Александра Риплей - Чарлстон Страница 8

Когда он вернулся, все уже собрались в холле, готовые выходить. Рядом с Мэри стояла Лавиния.

– Надеюсь, вы простите мое вторжение, – сказала она. – Мама и Люси остались с Эндрю, и я упросила кузину Мэри взять меня с вами. Не стоит приказывать Джереми запрягать лошадей ради меня одной.

Епископальная церковь Святого Павла на Энн-стрит была набита битком. Ее конгрегация пригласила прихожан других церквей присоединиться к ним, едва город стали обстреливать. Старики теснились внизу на фамильных скамьях, молодежь отослали на галереи, где она толпилась вместе со слугами. После службы прохладный вечерний воздух приятно бодрил. Из-за множества свечей и сгрудившихся тел внутри было одуряюще душно. Люди, выбравшись на воздух, задерживались на ступеньках и на дорожке, обмениваясь рождественскими приветствиями. Пинкни был в центре внимания. Юноша отвечал на вопросы о сыновьях и мужьях и ободряюще отозвался о фронтовом житье-бытье в Виргинии. Несколько молодых девиц, побудивших своих маменек протиснуться сквозь толпу, чтобы «узнать о папе», были удивлены и раздосадованы, увидев рядом с Пинкни Лавинию. Девушка радостно улыбалась каждому. Она не сводила широко открытых глаз с Пинкни, когда он говорил, и порой легко касалась его руки. Но Пинкни, увлеченный разговором, ничего не замечал.

Рождественским утром все в доме поднялись спозаранок. Лиззи от волнения крутилась волчком. Повсюду был слышен ее тоненький голосок:

– Могу я спуститься вниз, Джорджина? Санта Клаус уже приходил?

Взрослые улыбались и торопились одеться.

Когда таинственное содержимое было извлечено из подвешенных чулок вплоть до последнего мандарина, все, кроме Лиззи, отправились завтракать.

– Я покормлю мисс Лиззи позже, – решительно сказала Джорджина, – завтрак не уляжется в животе, пока она не успокоится.

Ясный неяркий зимний свет падал отвесными лучами сквозь окна столовой. Он рассеивался в рыжих волосах юноши и мальчика и бросал темно-алые блики на столешницу красного дерева. Слуги в белых перчатках под наблюдением Элии чинно двигались вокруг стола. Они разносили серебряные кубки и плоские блюда с яйцами – яичницы-болтуньи и глазуньи, яйца вкрутую и пашот, а также груды хрустящего бекона и пухлых сосисок, пирамиды тоненьких сладких креветок и жареных устриц, горы блестящей белой мамалыги. Перед каждым были поставлены подставки в виде филигранной работы лодочек. Льняные салфетки, вложенные в них, свисали над дымящимися горячими оладьями, дрожжевыми рулетами и сухим печеньем на пахте. Полупрозрачные сырники с яйцом и хлебной крошкой громоздились подле стоящего рядом масла. Это был обычный чарлстонский завтрак.

Пока дамы беседовали между собой, Стюарт хвастался перед Пинкни собственными подвигами. Вместе с другими чарлстонскими парнями, которые были слишком молоды, чтобы идти на войну, Стюарт после школы должен был дежурить при новой артиллерийской батарее конфедератов, возведенной на берегу реки Эшли.

– Собачья работа, надо сказать. – Стюарт разыгрывал скромность. – Мы доставляем почту, приносим воду и пересчитываем снаряды, защитные мешки с песком и прочее. Если янки изловчатся и соорудят батарею на противоположном берегу залива Ваккамау, они выбьют нас с моста к дороге на Саванну. Мы готовы к тому, что поблизости вот-вот начнут рваться ядра.

– Стюарт, отложи бекон и возьми вилку, – перебила Мэри.

Стюарт, нахмурившись, повиновался.

– Пальцы были созданы раньше вилок, – пробормотал он.

Пинкни прибегнул к салфетке, чтобы скрыть улыбку.

– Далеко ли от огневой точки ипподром?

– Она прямо на ипподроме. Хватает места и для повозок с провизией, и для свалки, а конюшни пригодились для армейских лошадей.

Стюарт вдохновенно описывал находчивость генерала Борегара.

Пинкни слушал его краем уха. Мать писала ему о разрушенном центре города, о сгоревших домах, об улицах, полных битого стекла, о садах, заросших сорняками; но он не думал, что Чарлстон пострадал непоправимо.

Дома можно подправить или вновь отстроить. И жалобы Мэри на отсутствие бальных зал не производили на него впечатления. Жизнь города текла почти как всегда. Но потеря ипподрома, конечно, огорчила его. Величайшим событием в его жизни до войны была неделя скачек. Пинкни любил обсуждать с владельцами достоинства их животных, привезенных из Саратоги, Англии и Ирландии. И волнение состязаний, несмотря на то, что его ставки были значительно меньшими, чем ставки взрослых, производило на его душу сильнейшее впечатление, с которым ничто не могло сравниться, даже устраиваемые отцом визиты в изысканно благоухающий дом на Чалмер-стрит, который обслуживал только джентльменов. Пинкни не успел выиграть ни одного приза, тогда как его отец много раз бывал победителем, и все же юноша возлагал большие надежды на жеребца по кличке Гордость Мэри. Но война разочаровала его. Жеребец находился теперь где-то в Виргинии – один из сотни чистокровных скакунов, переданных чарлстонцами кавалерии конфедератов. Пинкни удавалось не думать о том, что происходит в Чарлстоне. Но сейчас это захватило его. Война изувечила все то, за что он ушел сражаться.

– Ты готов, Пинкни? – Голос Джулии вывел его из мрачной задумчивости. – Будут приходить с визитами.

– Сейчас, тетя Джулия. – Пинкни положил на стол салфетку и пошел вместе со всеми в гостиную.

Круглый год чарлстонцы были заняты тем, что наносили и отдавали визиты: поздравляли молодых матерей и молодоженов с новосельем, обменивались новостями о детях и родственниках, сплетничали, выражали взаимное восхищение садами и делились друг с другом горем. Перед ежегодными поездками в деревню соседи приходили попрощаться. Вернувшись с плантаций, заходили сообщить о своем приезде и расспросить о городских событиях за месяц отсутствия. Каждый знал, в какие дни та или иная семья дома и ждет визитеров. В некоторые дни, как, например, на Рождество, взаимные посещения были менее упорядочены. Иные наносили визиты утром и принимали визитеров днем. Другие поступали наоборот. Когда посетители не заставали хозяев дома, они оставляли визитные карточки и рождественские открытки – залог того, что визит будет возвращен. Не сегодня, так завтра или послезавтра.

Трэдды и мисс Эшли принимали рождественские визиты утром. В течение трех часов приходили и уходили люди. Порой человек тридцать гостей пили в большой гостиной чай или херес с сырным печеньем. Отчетливая мелодия чарлстонского говора звучала чинным бедламом, который пронизывал легкий английский акцент Пинкни.

Обед был, как обычно, в половине третьего. Лиззи позволили сесть вместе со взрослыми по случаю Рождества, но она угощалась недолго. Девочка с обожанием смотрела на Пинкни, она заткнула ладонями уши, а он взорвал ее хлопушку. Призом оказался браслет из поддельного жемчуга. Пинкни помог Лиззи надеть браслет на руку. В хлопушке Пинкни было ожерелье, под пару браслету. Пинкни дал его девочке, Лиззи восторгалась так шумно, что мать пригрозила отослать ее из комнаты: