Эва Киншоу - Молния над океаном Страница 19

— Отец и брат — да. Но свой первоначальный капитал мои предки сколотили на скотоводстве.

— Интересно, и как же твой отец отнесся к тому, что ты не пошел по его стопам?

— Крайне негативно. Впрочем, я и без того безумно раздражаю его, что бы ни сделал.

Симона с интересом посмотрела на него.

— Конфликт отцов и детей, да?

— Можно и так сказать, но это касается только меня. Мой старший брат поддержал семейные традиции и без особых колебаний устремился проторенной дорогой предков.

— А как мать относится к твоим увлечениям?

— Она приветствует любой шаг, сделанный поперек воли отца. У них то, что в бомонде называется «открытый» брак. На девяносто процентов они друг друга терпеть не могут, на десять — вынуждены общаться.

Симона взяла чашку и пригубила чай.

— Как все это… неудобно, — задумчиво проговорила она. — А просто взять да развестись им никогда не приходило в голову?

— Видишь ли, это сопряжено с определенными финансовыми потерями для каждой из сторон. Мать шантажирует его тем, что в случае развода затребует всю причитающуюся ей по договору долю имущества, а отец, знаешь ли, страшно не любит расставаться с деньгами — с центом или миллионом, все равно.

— И тут еще ты со своей научно-художественной карьерой! — усмехнулась Симона. — Стало быть, твой выбор — это акт освобождения от пут семейной жизни?..

— Красиво звучит, — усмехнулся Бенджамин. — Нет, дело обстоит несколько иначе. Да, я поклялся однажды в юности, что сам себе сделаю имя и карьеру. Но более важным фактором было то, что я с детства обожаю фотографию и киносъемку. Я терпеть не могу жизнь клерка, когда изо дня в день торчишь за столом от звонка до звонка. Я ненавижу банки и финансы. По большому счету, я ненавижу юриспруденцию, хотя и получил диплом юриста, дабы потешить душеньку отца…

— Так ты еще и адвокат?

— У меня степень бакалавра юридических наук, но мне не пришлось ни минуты проработать в юридической конторе. А что, профессия адвоката для тебя более приемлема, чем роль бродячего фотографа? Извини, я не хотел тебя обидеть…

Симона подлила себя чаю и задумчиво проговорила:

— А что, если я, узнав, кто ты такой, тут же бросилась бы к тебе с распростертыми объятиями?

Бенджамин криво усмехнулся.

— Эта точка отношений пройдена, мисс Шарне, — саркастически заметил он. — Получилось то, что получилось. Нас бросило друг к другу без какой бы то ни было оглядки на обстоятельства, это волнует меня и не дает покоя.

— Очень заметно, — съехидничала Симона и встала. — Спасибо за ужин! Однако пора спать…

Бен поймал ее руку.

— Не уходи, Симона, впереди вся ночь, успеешь отдохнуть. Ты можешь сколько угодно делать вид, что ничего не произошло, но я так не могу и не хочу! Почему нельзя даже говорить об этом? Мы не дети и должны видеть ситуацию такой, какова она на самом деле. Мы спали друг с другом, и, помимо всего прочего, это может обернуться твоей беременностью!..

4

— Я не беременна! — вырвалось у Симоны.

— Откуда это известно? — усомнился Бен. — Ты была у врача или проводила тест?

Глаза ее метнулись в сторону.

— Нет!.. Но я знаю.

Бенджамин чуть коснулся ее плеча.

— Извини, мне показалось, что ты слишком бледная и…

Симона, пытаясь избежать излишне откровенной беседы, торопливо кивнула.

— Тогда я вообще ничего не понимаю! Если у тебя нет никаких оснований бояться последствий нашей безумной страсти, почему ты с таким упорством молчишь?

— Да я не молчу, Бен, — устало выдохнула она. — Мы все время о чем-нибудь говорим.

— Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Разве не были мы счастливы в тот миг? — не сдавался он. — И разве не ты проспала в моих объятиях до самого рассвета?

Когда Симона снова ничего не ответила, на лице у него заиграли желваки.

— Мы были на вершине блаженства, ничего не боялись и ни о чем не думали… Ты не могла так быстро все забыть, верно?

— Я? — испуганно переспросила она. — Не знаю…

— Послушай, сядь и давай обсудим все спокойно.

Она какое-то время стояла у лестницы, глядя в ночную пустоту дома, затем покорно уселась на ступеньку. Бенджамин опустился рядом, и она тут же ощутила идущее от него волнующее тепло.

— Может быть, ты все же объяснишь мне причины твоего упорного молчания!.. Одну минутку!

Он поднялся, исчез в гостиной, но тут же вернулся с бутылкой коньяка и умудрился в темноте разлить его по рюмкам. Симона, сделав глоток, произнесла с плохо скрываемой горечью:

— А как ты сам чувствовал бы себя после того, как внезапно обнаружил, что одним своим поступком обесценил все принципы, в которые до сих пор свято верил?

— Я бы переживал, — чуть усмехнувшись, сказал Бенджамин.

— Вот и я переживаю. Но это еще не все, Бен. Меня неотступно тревожит ощущение, будто ты в глубине души влюблен в кого-то еще.

— А тебе приходилось влюбляться?

Симоне показалось, что он откровенно избежал ответа на ее вопрос, но она не стала настаивать и произнесла:

— Однажды, давным-давно…

— И после этого ты зареклась сходиться с мужчинами?

Симона покраснела, но, к счастью, он не увидел ее отчаянного смущения.

— Я не знаю, что со мной тогда вдруг случилось! Наверное, я просто решила, что пришло время влюбиться. Джефри Лаубер был начинающим ученым-математиком, и мне казалось, что я смогу помочь ему сделать карьеру. Но мало-помалу я переставала понимать, зачем мне все это нужно…

В ночной тишине было слышно лишь их дыхание и тиканье кухонных настенных часов.

— Продолжай!

— Это, собственно, все. Мы расстались, и теперь в душе лишь горечь и удивление: чем меня смог так сильно привлечь этот самовлюбленный тип? Каждую минуту он вдалбливал мне в голову, что я делаю глупость за глупостью, ничего не смыслю в жизни. И я все время пребывала в каком-то жутком напряжении, боялась ошибиться, принимая его бесконечные обвинения за чистую монету.

— Надо понимать так, что и секс с Джефри… не особенно задался? — сухо поинтересовался Бенджамин.

— Ну почему у мужчин на уме ничего, кроме секса? — возмутилась Симона.

— Так уж ничего! Мне просто захотелось понять, чем тебя привлек этот тип и почему вы с ним, в конце концов, расстались?

Поднявшись, Бенджамин нервно прошелся в темноте, а потом донеслось, как скрипнуло под его тяжестью кресло.

На какое-то мгновение подобное отдаление показалось Симоне оскорбительным. Вскочив, она нашарила на стене выключатель, и вспыхнувший свет как бы поставил точку в их романтической беседе.