Джулия Джеймс - В плену страстей Страница 25

У него окаменело лицо и на скулах пролегли две белые линии.

– В таком случае я не стану тратить время на слова.

Он очутился перед ней и схватил за плечи. Алекса отшатнулась от него:

– Нет! Не прикасайся ко мне. То, что было, кончено. Все кончено. Я этого больше не повторю. Никогда. И мне безразлично… – злые, жестокие слова выплескивались на него сквозь прерывистое дыхание, – безразлично, есть у тебя послушная невеста или нет. Я не хочу иметь с тобой ничего общего. – У нее исказилось лицо. – Знакомство и общение с тобой не сулит ничего хорошего. Так было тогда, и сейчас так будет. Ты никогда не изменишься. Я тебя не хочу. Ни на каких условиях не хочу.

Ее голос замер. Она овладела собой, справилась со шквалом чувств.

Он продолжал по-прежнему стоять с побелевшим и окаменевшим лицом. По его глазам ничего нельзя было понять. Он закрыт для нее.

«Он был таким всегда. Я так его и не узнала. Я любила его, но не знала, кто же он на самом деле. Какой же глупой должна быть женщина, чтобы полюбить мужчину, которого так и не узнала?»

Алексу пронзила боль. А он стоял и смотрел на нее. На его лице – маска. Как же невыносима боль, смешанная с желанием потянуться к нему и позволить обнять себя. Позволить его губам припасть к ее рту, позволить ему… все. Позволить сделать то, что хочет каждая клеточка в ее теле. И чтобы разум замолчал, чтобы она забыла то, чего не должна забыть.

– Алекса…

Она расслышала в его голосе что-то такое, против чего поставила заслон. Что-то опасное для себя.

– Нет. – Она покачала головой. – Нет. Все кончено, Гай.

Она отошла от него и направилась в пристройку на кухне.

– Возможно, ты не совсем зря потратил время. Правда, я не уверена, что тебе все еще это надо, – ледяным голосом сказала она.

В пристройке находились ее принадлежности для рисования, а на стуле стояло то, за чем она сюда пришла. Пусть забирает сейчас, чтобы ей не пришлось отсылать это с курьером, когда она найдет в себе силы не прятаться бог знает где.

Это был портрет Гая, завернутый в бумагу. Портрет она закончила, когда к ней вернулась способность это сделать. Она знала, почему смогла: лишь после того, как портрет был написан, она освободилась от его страшного воздействия на нее.

Он прошел в пристройку вместе с ней и теперь стоял, глядя не на нее и не на предмет у нее в руках. Он смотрел на холст на мольберте. Смотрел на второй свой портрет. Он изменился в лице.

– Этот я оставляю себе, – сказала она безжизненным голосом. Зачем что-то объяснять? Объяснение она вложила в портрет. В лицо человека, которого когда-то любила. В демоническое лицо. – Это напоминание о тебе, – уточнила она.

На секунду он перевел взгляд на нее. Но что было у него на душе, понять невозможно. На лице непроницаемая маска.

Он взял завернутый портрет, где был изображен Гай де Рошмон таким,- каким он выглядел в глазах окружавших его людей. И каким его видели женщины в его постели.

Он еле заметно кивнул:

– Я больше не стану беспокоить тебя, Алекса.

Пустота. И в его голосе, и в его глазах.

Он отвернулся и ушел. Снова ушел из ее жизни. А ей остался на память лишь мрачный портрет на мольберте.

Гай мчался по автостраде в Лондон. По обеим сторонам дороги – безрадостный и однообразный зимний пейзаж.

Так же уныло и пусто было у него на сердце. И его жизнь будет такой же. Она поглотит его. У него мелькнула надежда – почти осязаемая. Казалось, достаточно протянуть руку и схватить ее.

А вместо этого…

Он получил моментальный и сокрушительный, как в боксе, удар. Всего одна секунда – и он смят, раздавлен. Одной секунды хватило, чтобы понять это. Одного взгляда на квадрат холста на мольберте.

На нем он увидел себя, увидел свое зеркальное отражение. И в ту же секунду понял, что Алекса потеряна для него безвозвратно. Она никогда не вернется к нему.

Он нажал на газ, чтобы скорее унестись от нее. Руки крепко сжимали руль. Алекса не вернется к нему ни при каких условиях. Она дала ему понять это рисунком на холсте.

Тяжесть и усталость навалились на него. Что ему остается в будущем? Идти тем путем, который он выбрал. Его ждет невеста. Он обещал на ней жениться, и он выполнит свой долг перед ней. Ничего другого ему не остается. Ничего… раз Алексы у него больше нет.

Только Луиза.

Глава 8

Наступила весна, нежные свежие побеги пробивались между прошлогодними увядшими стеблями. В саду и в живой изгороди тянулись к свету примулы, на голых ветвях распускались новые листочки. Природа возвращалась к жизни.

Едва вернувшись в Лондон, Алекса снова уложила вещи и уехала в аэропорт Хитроу. Она отправилась в африканскую пустыню. Это был тяжелый тур: переезды на джипе по бескрайним просторам саванны, сон в мешках под открытым бездонным небом, усыпанным звездами.

Днем солнце нещадно палило и слепило так, что было невозможно понять, движется джип вперед или нет. И тем не менее каждый день они продвигались немного дальше. Наконец добрались до цели путешествия – развалин древнего города.

Алекса стояла и смотрела на остатки жилищ, когда-то заполненных людьми, каждый из которых жил своей жизнью, своими ожиданиями, надеждами и мечтами, переносил невзгоды и потери. Эти мысли стучали в голове и слагались в строки стиха:

«Ведь этот мир… не знает, в сущности, ни света, ни страстей, ни мира, ни тепла, ни чувств, ни состраданья…»

«Дозволь нам, о любовь, друг другу верным быть…» [20]

Она тоже не знает сострадания и может лишь позавидовать поэту, у которого был кто-то, кому он хранил верность, и кто был верен ему.

За городскими руинами расстилались пески. Алекса стояла, глядя на бескрайнюю пустыню, и думала о том, как она одинока и несчастна.

Вдруг у нее возникло новое решение. Одиночество не должно длиться бесконечно, иначе она умрет. Она должна найти силы и вырваться из замкнутого круга. Однажды, когда погибли родители, она смогла это сделать. Она нашла силы начать новую жизнь. И сейчас сможет, чего бы ей это ни стоило.

Поэтому к концу тура, когда джип вернулся на базу, она не поехала в аэропорт с остальными путешественниками, а нашла маленький пансион, недорогой, но вполне приличный, и остановилась там. Каждый день, взяв альбом, краски и карандаши, она отправлялась рисовать. Чтобы не привлекать к себе внимания и укрыться от любопытных мужских глаз и от солнца, она надевала просторное длинное платье, а голову повязывала платком. Местные считали ее ненормальной, но не одолевали.

Она рисовала застывшие очертания безжизненной пустыни, и постепенно непроходящая боль отпускала, пока не исчезла совсем.