Сандра Мэй - Ты – лучший Страница 26

Морин решительно нырнула в шкаф. Через несколько минут ее поиски увенчались успехом. Шикарное, тоже черное, платье, только из шифона, на тонюсеньких кожаных парных ремешках, из которых один, собственно, поддерживал платье, а второй небрежно спадал с плеча. Подол асимметричный, но самое главное – черная полупрозрачная ткань отливала в серебро.

– Вот то, что нам нужно!

– Нет, Морин! Я не могу… Это слишком шикарно, я…

– У тебя есть черное боди? Ищи, я сбегаю к Марисоль и вернусь.

Прежде чем Каседас успела произнести хоть слово, рыжий вихрь умчался прочь.

Марисоль заканчивала прибираться в одной из дальних комнат. Ее специально отвели для отдыха пожилых дам, так что пепельницам здесь было не место, а вот рюмки для бренди были вполне кстати. Морин едва не стала причиной гибели нескольких таких рюмок, потому что Марисоль с перепугу упустила из рук поднос, но, к счастью, мягкий ковер не позволил им разбиться.

– Сеньорита Морин, вы меня до смерти напугали. Случилось что?

– Случилось! Бросай рюмки, здесь все уже отлично! Пойдем.

– Но куда?

– Ты говорила, у тебя есть ткани, которые ты сама расписываешь природными красками? Они здесь, в доме?

– Д-да, у меня в домике…

– Где это? Пойдем скорее.

– Это надо проплыть, прямо от нижней террасы, на каноэ, минуты три. Мой домик тоже на сваях…

Через десять минут смущенная и счастливая Марисоль стояла на коленях возле большого сундука и осторожно вынимала свои сокровища, а Морин О’Лири издавала нечленораздельные возгласы и всплескивала руками.

Это того стоило. Небольшие отрезы шифона, газа, китайского шелка, простого ситца, бязи, тюля превратились в маленьких руках художницы Марисоль в настоящее чудо.

На оранжевом фоне сияло золотое и белое ослепительное солнце. По изумрудному полю ползли, извиваясь, коричневые плети лиан, на которых розовыми и бирюзовыми взрывами распускались орхидеи. А вот одна большая орхидея, матово-персиковая, хищная, царственная, с белоснежной сердцевиной, из которой кровавыми брызгами вырастают тычинки, увенчанные коралловыми головками… Шкура ягуара, золотая и черная… Павлиний глаз… Лужа крови, оставшаяся на песке после удачной охоты, – желтая песчаная кайма, потом уже подсохшая буроватая линия, потом алая, бордовая, вишневая и самая темная, почти черная, рубиновая в центре…

Морин подалась вперед и выхватила из рук Марисоль невесомый кусок ткани, достаточно большой, чтобы превратить его в шаль.

– Я знала, что у тебя найдется все, что нужно! Ты волшебница, Марисоль! Нет! Ты настоящая художница. У тебя воистину золотые руки!

Маленькая женщина в смущении спрятала свои огрубевшие руки под фартук – древнейший жест всех работящих и скромных женщин.

– Что вы, сеньорита Морин. Я просто пробовала.

– И все эти краски – они из травы? Из листьев?

– Они из сельвы, это я могу сказать наверняка. Старые люди учили меня. Яномами учили меня. Здесь и земля, и трава, и листья, и цветы, и плоды. Змеиная кровь, толченая яшма, всего не перечислить. Я все записывала, как могла…

– Марисоль, клянусь, это увидит весь мир! Ты прославишься!

– Да ну, что вы, сеньора Морин. Я просто Марисоль…

– Ты… ты – Амачиканоисасьянарари, дочь сельвы, и ты – художница. Твоя дочь будет гордиться тобой. Твой народ будет гордиться тобой! Можно взять это для Каседас?

– Конечно, сеньорита Морин! Все, что угодно.

– Тогда возьмем с собой все. И все нарядимся в это. Ручаюсь, таких нарядов больше нет ни у кого в мире!

Они с Марисоль почти бегом вернулись к Каседас и замерли. От зеркала к ним повернулась настоящая красавица. Прямые черные волосы блестящей волной падали на обнаженные плечи. Маленькие стройные ножки грациозно ступали по ковру, почти не приминая ворс. Туфли облегали точеные ступни, как лайковая перчатка облегает руку.

Каседас в тревоге подняла свои черные грустные глаза на Морин и Марисоль.

– Ну… вот… глупо, да? Дикарка в серебряной ночной рубашке…

Морин молча шагнула вперед. Стремительно выхватила из раскрытой шкатулки с драгоценностями старинные длинные серьги из черненого серебра с подвесками из зеленой яшмы. Каседас вдела их дрожащими пальцами, откинула волосы назад… Морин торжественно, рассчитанным движением развернула невесомый сверток, который несла в руках, накинула Каседас на одно плечо, закрепила на другом, развернула маленькую хозяйку дома к большому зеркалу…

Каседас тихо вздохнула, а Марисоль, дурочка такая, заплакала.

Так бывает, когда складываешь головоломку. Дурацкая картинка не желает получаться, но вот последний кусочек ложится на место – и картина оживает.

Так бывает, когда шлифуют алмазы. Невзрачный серый камешек вертят и так и сяк, потом проводят резцом – и ослепительная маленькая радуга бьет в глаза снопом лучей.

Каседас смотрела и не узнавала себя. Исчезла маленькая, неуверенная в себе женщина. Прекрасная и загадочная фея сельвы снисходительно улыбалась из зеркального стекла. Казалось, что вокруг смуглых точеных плеч нежно обвилась огромная и прекрасная змея, владычица Амазонки, гигантская анаконда, прирученная своей хозяйкой.

Изумрудный переливался в болотный, вспыхивал желтым и пестрел узором черных штрихов и точек. Еле видные, но тщательно прорисованные чешуйки на невесомой ткани. Змеиная кожа – но прозрачная, легкая, словно видение из сельвы.

Каседас обернулась к Морин.

– Я и не знала… Морин, ты настоящая волшебница. Господи, это я или не я?

Алисия влетела в полуоткрытую дверь и издала вопль восторга:

– Ого! Каса, ты потрясающая! Морин, это ты сделала, да? Марисоль, почему ты никогда не показывала такую красоту?! Я тоже хочу!

И Дом На Сваях наполнился щебетанием, смехом, шушуканьем, возгласами восторга, довольным визгом и прочими несомненными признаками того, что женщины готовятся блеснуть своими нарядами.

Через пару часов, когда солнце уже клонилось к закату, со стороны реки послышался звук моторной лодки. Улыбки немедленно слиняли с лиц Алиситы и Каседас, а Марисоль поспешно скрылась в кухне. Морин с недоумением посмотрела на своих подруг и хозяек.

– Что случилось?

– Тюра приехала.

– Откуда вы знаете?

– Она всегда приезжает по воде. Пошли. Придется встречать.

Все трое спустились в холл. С улицы, от самой реки доносился довольно пронзительный женский голос:

– Осторожнее, идиот! Это не седло и не подпруга, это чемодан! И если ты его уронишь в воду, то можешь сразу пойти и повеситься… Господи, вы тут когда-нибудь моетесь? Завтра тоже будет вонять навозом? Где Джон? Может, хоть кто-нибудь соизволит меня встретить?