Ирина Мясникова - Огонь в ночи Страница 27

Панкратьева успокоила Тимофеевну, сказала, что сейчас же нарисует дубликаты инвойсов и вышлет курьерской почтой. Тимофеевна попросила сразу же отзвониться и сказать ей номер почтовой накладной, чтобы уже у себя на месте ускорить получение документов. Набрав номер бухгалтерии, Панкратьева посмотрела на часы и представила лицо Дубова, который терпеть не мог опозданий на оперативку. Она быстро озадачила Оксану и попросила из-под земли достать курьера, чтобы сегодня же инвойсы вылетели из Питера.

В результате всех этих действий Панкратьева опоздала к началу оперативки на десять минут. Войдя, она извинилась и заняла свое обычное место за столом для совещаний по правую руку от Дубова.

– Ничего-ничего, Анна Сергеевна, мы вас подождем, мы ж никуда не торопимся, у нас времени вагон, – свирепо заметил Дубов, демонстративно глядя на часы.

После такого вступления оперативка потянулась в своей обычной манере. Дубов разливался соловьем по поводу своей встречи с заказчиками, в мельчайших подробностях описал, как его принимали, куда поселили. Поведал все сплетни о принимающей стороне, кто с кем и когда в Москве, и так далее, и тому подобное. Главное было не заснуть, и Панкратьева принялась, по своему обыкновению, чертить в блокноте для записей геометрические фигуры. Периодически она поглядывала на часы, волнуясь о том, как там обстоят дела у Оксанки с курьерской службой. Курьерские службы в последнее время стали работать из рук вон плохо. Документы отправлялись только на следующий день, да еще не всегда самым быстрым транспортом. Через час после того, как Дубов начал свою речь, дверь в кабинет тихонечко открылась и там показалась голова Оксанки, за которой маячила испуганная Ольга.

– Скузи, синьоры! – сказала Оксанка. – Мне надо срочно у Анны Сергеевны бумаги подписать.

Народ на совещании оживился и заулыбался. Оксанку в фирме любили все.

– Потом подпишешь! – зарычал на Оксанку Дубов.

– Не, потом никак нельзя, – решительно ответила Оксанка, просачиваясь в кабинет. Она положила перед Панкратьевой инвойсы и застрекотала: – Ой, Анна Сергеевна, подпишите скорей, нам ужасно повезло, курьер как раз к нам ехал с почтой, он в приемной ждет, а руководство его сказало, что если с ним передадим, то сегодня отправят. Вот!

Панкратьева быстро подписала инвойсы, и Оксанка выкатилась из кабинета.

– Извините, Александр Евгеньевич, что помешали, – вежливо сказала Панкратьева, – просто Тимофеевне помочь надо, на нее «Летка-енка» насела.

Ну и, конечно, так как не все присутствующие в кабинете знали, что такое за штука эта «Летка-енка», то народ заулыбался. Раздались смешки.

Дубов побагровел и заорал:

– Кто здесь директор?! Я вас спрашиваю – кто?! Панкратьева, ты что себе позволяешь? Что это за балаган такой? Что за хиханьки и хаханьки? Ты что думаешь, задницей своей вертеть научилась, так уже начальник?

«Далась же им всем моя задница», – подумала Панкратьева, особо не вслушиваясь в то, что понес дальше совсем озверевший Дубов. А нес он какую-то и вовсе непотребщину, перемежая ее матерными выражениями. Надо сказать, что на Дубова Панкратьева совершенно не обиделась, как в свое время на господина Воронина. Какие там слезы? Боже упаси! Самое главное, что и не разозлилась она на него ни капельки, как совсем недавно на Алика Зотова. Но спускать Дубову с рук такое безобразие было никак нельзя. Поэтому совершенно спокойно она сконцентрировалась в районе своего третьего глаза и запустила в Дубова маленьким золотистым мячиком. Без эмоций. Как настоящий хороший снайпер. Дубов внезапно заткнулся. Панкратьева огляделась. Начальники отделов сидели вжавшись в кресла и уставившись в свои бумаги.

– Александр Евгеньевич! Ты мне тоже очень нравишься, – в полной тишине произнесла Панкратьева, – только, мне кажется, что ты уже вышел из того возраста, когда девочек бьют портфелем по спине.

– Аня, прости, – растерянно сказал Дубов, – не знаю, что на меня нашло. Прости, Аня. И вы простите. Все свободны.

Вот это был номер! Чтобы Дубов перед кем-то публично извинялся, такого в истории фирмы еще не было никогда. Орать орал, причем орал матерно, этим было офисную публику не удивить, но вот чтобы после этого извинялся! Да уж, секретное оружие действительно неплохо срабатывало. Вот только еще бы к последствиям его воздействия приспособиться. Панкратьева внимательно прислушалась к своим ощущениям, но никаких особых перемен не заметила. Есть и спать ни капельки не хотелось. Надо бы сейчас, пока Дубов виноватым себя чувствует, какую-нибудь материальную компенсацию за моральный ущерб с него стрясти. Практичная Панкратьева считала, что люди должны платить за свои ошибки. Если не морально, то уж материально обязательно.

Народ не спеша потянулся из кабинета, Панкратьева шла последней.

– Ань, постой, – жалостно позвал Дубов, – правда, прости меня. Устал я очень.

Панкратьева развернулась и уселась на прежнее место.

– Саша, давай с тобой договоримся, – строго сказала она, – ты никогда больше, никогда-никогда, не будешь кричать на меня матом. Что бы ни случилось.

Внутри Панкратьевой было смешно от того, как она изображала оскорбленную невинность. Но Дубов же именно этого и добивался – оскорбить ее невинность. Жестко и безжалостно. Только номер не вышел. Оскорбленной Панкратьева оказалась только на словах, а не на деле. И в словах ее не было той самой энергии обиды, которую Дубову так хотелось выбить из нее. Сейчас Панкратьева была для него как пластмассовая шоколадка. По виду не отличишь, а укусить – не укусишь.

Дубов смотрел на нее удивленно, пытаясь понять, к чему она клонит.

Увидев в его глазах этот немой вопрос, Панкратьева смело сказала:

– Три тысячи!

– Чего три тысячи? – не понял Дубов.

– Баксов, конечно, не рублей же! Премию давай опять. Теперь за моральный ущерб. В следующий раз предлагаю увеличить еще на тысячу и так далее, пока у фирмы денег хватит!

– Ну нахалка, этак ты сможешь и вовсе на работу не ходить!

– Ну почему же? Я на оперативку заглядывать буду. Приду, ты поорешь на меня – и здравствуй, свобода, пока деньги не кончатся.

– Хватит с тебя и тысячи. Убирайся, жадина.

– Тысяча так тысяча. Тысяча тоже на дороге не валяется. Мне кому рассказать, что ты за прилюдное поругание тысячу даешь, так к тебе сейчас очередь у кабинета выстроится. Ты ж раньше все за бесплатно на людей орал. А за тысячу – это ж совсем другое дело! Можно и потерпеть, – окончательно развеселилась Панкратьева и, довольная собой, отправилась в кассу получать свою тысячу.