Дениз Робинс - Желанный обман Страница 40

— У жены не может быть ничего личного от мужа, — начал сердиться Эсмонд. — Дай мне, пожалуйста, свои каракули.

Магда попыталась было порвать лист на мелкие кусочки, но Эсмонд в мгновение ока перехватил ее тонкую руку и так сжал, что она вскрикнула и выронила лист. Он нагнулся за ним и услышал:

— Это с вашей стороны непорядочно, сэр!

— Брось, — он пьяно скривился. — Между мной и тобой не может быть разговора о порядочности. В свое время вы позволили себе довольно далеко уклониться от этого понятия.

Магда побледнела как смерть. Со страхом в глазах она наблюдала за тем, как Эсмонд внимательно изучает написанное. Это был ее дневник, с которым она делилась всем самым сокровенным с той самой минуты, как оказалась запертой в этой комнате. Основная часть дневника лежала в ящике секретера. Эсмонд читал лишь последнюю запись, но именно эти страницы ей больше всего не хотелось бы показывать ему… С тревогой и смущением она смотрела на мужа, зная каждую строчку, на которую падал его взгляд, наизусть.

Эсмонд прочитал только несколько абзацев из этого несчастного дневника. Они поразили его своей откровенностью и обнаженностью мысли: это был своего рода крик души, который одновременно изумил и озадачил его. Стоило ему прочитать эти строки, как он сразу понял степень ее раскаяния, тяжесть и горе, которые она таила в сердце» ее острое одиночество:

«По утрам, когда я лежу под одеялом и наблюдаю за тем, как рассвет подкрадывается ко мне сквозь щель в задернутом балдахине, то вспоминаю о том, кто же я такая и где нахожусь. Здесь в Мирнбери Холле столько красоты и одновременно столько боли. Это рай и одновременно проклятый остров, где я живу в ссылке. Я сама забрела сюда и теперь обречена на вечные страдания без надежды на облегчение. Бог меня простит, я поступила плохо, дав согласие на брак с Эсмондом. Я сознаю это в полной мере, но раскаиваться уже поздно. Когда-то он казался мне настоящим кавалером, и я, признаюсь, даже идеализировала его. В те дни, когда он лежал полумертвый на попечении монахов, меня вдруг потянуло к нему. Чувствуя непреодолимое влечение, я стала переписываться с ним. Конечно, я ни на что не надеялась. Да, я могла бы полюбить его. Но он стал далеким и холодным, как мерцающая звезда. Могила». Я прошу Господа Бога о могиле, в которой я могла бы лежать, защищенная от жестокого мира. Теперь он уезжает, и жизнь для меня станет хуже смерти. Я останусь наедине со слугами, которые украдкой будут смеяться надо мной. Я чувствую горечь, которая живет в моей душе, ее не выжечь даже каленым железом. Почему я не умерла, когда упала с лошади, будучи беззаботным ребенком? Почему я должна жить со своим уродством и выдерживать на себе взгляд мужа, исполненный ненависти?.. То, что жизнь сделала со мной, несправедливо, я ничем не заслужила, такого наказания. Я не хочу жить. Я презираю графа Морнбери. Он чудовище. Ах, если я была мужчиной, то могла бы вызвать его на дуэль! Я ударила бы его концом шпаги в лицо и сделала из него то, что Бог сделал из меня — предмет насмешек.

Я мертва и оставлена здесь для того, чтобы оживлять в памяти графа прах покойной святой, на которой мой муж должен был жениться вместо меня. О, я ненавижу его! Ненавижу!..

На этом запись обрывалась. Последнее слово было жирно подчеркнуто чернилами. Видно было, что оно вызвало в Магде такую бурю чувств, что она непроизвольно стала особенно сильно давить на перо… Маленькая клякса обозначала то мгновение, когда перо задрожало в пальцах — ее окликнул неожиданно объявившийся за спиной Эсмонд.

Он был в значительной степени шокирован откровенной обнаженностью чувств Магды. Некоторые фразы задержались в его сознании и жгли душу. Вот, например:

«Я презираю графа Морнбери. Он чудовище…» Как она смеет так писать? С одной стороны, он был тронут болью этих строчек, с другой, разъярен тем, что Магда обвинила его во всех своих бедах. Нет, он не собирается уступать и извиняться перед той, которая является причиной всех его несчастий последнего времени.

Он разорвал дневник на мелкие кусочки и швырнул их в нее.

— Ты только теряешь время на сочинение подобной чепухи, дорогая, — зло сказал он. — И если ты ненавидишь меня так, как пишешь, то знай: мне все равно.

Она побелела как мел, вскочила и убежала в спальню.

— Я буду всегда ненавидеть вас! — крикнула она тем же тоном, каким и он обратился к ней. Ее беспредельное желание пробудить в нем капельку нежности и сострадания утонуло в буре его непонимания.

Граф прошел за ней в спальню. Шторы были задернуты, и в комнате было темно. На каминной полке стоял серебряный подсвечник, в котором горело шесть свечей. По потолку плясали гигантские тени. Закрытая пологом кровать оставалась неосвещенной. В эту-то тень Магда спряталась и уткнула жалкое лицо в подушки, словно они были ее последним прибежищем. Она лежала на кровати и старалась не дышать. Ее халат смялся, лента в волосах развязалась. Страдание с новой силой охватило ее юное хрупкое тело безжалостными стальными кольцами, и она застыла в оцепенении. Эсмонд подошел к кровати.

— Я пришел повидаться с тобой, — сказал он раздраженно. — И попрощаться, ибо к тому времени, когда ты решишь вылезти из кровати, я буду уже далеко.

Она повернулась к нему, больше не стесняясь того, что он увидит ее шрамы.

— Уезжайте… Уезжайте… Я не возражаю. Не ждите, что я буду скучать!

— Прелестно, — засмеялся он. — Что ни говори, а мы не выносим друг друга!

— Я бы лучше вернулась к своему мучителю-отцу в Страуд, чем осталась бы еще хоть минуту в этом доме, — крикнула она.

— И тем не менее ты здесь останешься, — холодно сказал граф. — Ты леди Морнбери, не забывай об этом и веди себя соответственно. Тебе недостаточно того вреда, который ты уже принесла мне? Тебе недостаточно тех неприятностей, которые ты уже на меня обрушила?

— А как насчет меня?! Вы хоть раз пытались поставить себя на мое место?! — крикнула она в отчаянии и изо всех сил ударила своим маленьким кулачком по подушке, отбросив волосы с лица назад.

— Нет, мадам. Предпочитаю оставаться на своем месте. Через несколько дней доктор Ридпэт привезет сюда своего голландского хирурга, чтобы осмотреть тебя. Я настоятельно рекомендую выполнить все то, что они посоветуют!

— Вас так заботит моя привлекательность?

— Лично мне совершенно все равно. Мне бы хотелось, чтобы тебе была оказана помощь, чтобы ты приобрела достойный вид и на нас не косились с любопытством, когда мы заживем совместной жизнью после моего возвращения с войны. Если я, конечно, вернусь…

— Не знаю! Возможно, я откажусь от услуг этих джентльменов и не позволю им мучить меня своими медицинскими хитростями! Я не верю в то, что с моим лицом можно сделать что-нибудь приличное…