Сонда Тальбот - Записки Русалочки Страница 42

Айкин, штат Иллинойс, полицейский участок, тринадцатое августа…

Полицейский, полный розовощекий мужчина лет тридцати, сидит спиной к окну, из которого вовсю плещут солнечные лучи. Напротив него, съежившись на стуле, как побитый котенок, сидит зареванная девушка в изорванном платье и с синяками на руках, шее, плечах…

Полицейский: Значит, вы говорите, что приехали из Англии по обмену? И надолго вы планируете здесь остаться?

Девушка, всхлипывая: Какое это имеет значение? Неужели вы не слышали того, что я сказала?

Полицейский, хмурясь: Прекрасно слышал. Дорогая, здесь все имеет значение. Любая деталь. Уж мне-то виднее… Отвечайте на вопрос.

Девушка, с трудом сдерживая рыдания: Да, по обмену… В Кентербери, в графстве Кент, сейчас гостит американская семья. И я уверена: то, что произошло со мной, не произойдет с ними в Англии.

Полицейский, хмурясь еще сильнее: Не был бы так уверен, милочка. Нравы везде одинаковы. И люди тоже. Итак, рассказывайте подробно, что с вами произошло.

Девушка, в отчаянии: Но я же только что рассказала…

Полицейский: Вы больше плакали, чем рассказывали. Мне нужны подробности. Без фактов я ничего не смогу сделать.

Девушка, сделав над собой усилие: Хорошо… Мне нужно было купить молока, и я пошла в супермаркет.

Полицейский: На вас было именно это платье?

Девушка: Какая… Смиряясь: Именно это…

Полицейский: И что же было дальше?

Девушка: Я уже возвращалась, когда ко мне подошел он.

Полицейский: Кто — он?

Девушка: Тот мужчина, который на меня напал, который пытался… Ну… вы понимаете…

Полицейский, со снисходительной улыбкой на лице: Ничего я не понимаю… Подробности и еще раз подробности. Как его звали, кто он такой и все в этом ключе…

Девушка, возмущенно: Но откуда я могу знать, как его звали?

Полицейский, закуривая: Так что же, вы пошли с незнакомым человеком? Не знаю девушек, которые поступили бы так опрометчиво…

Девушка, краснея от гнева: Но он ведь просил о помощи! Я ведь говорила! Он сказал, что у него больная мать, которую не с кем оставить. А ему, по его словам, нужно было отлучиться в аптеку…

Полицейский, насмешливо: Так вы верите всему, что вам говорят?

Девушка, недоуменно: Я привыкла помогать людям.

Полицейский, выпуская клуб дыма изо рта: Тогда вам очень повезло. Все могло быть куда хуже… А вы отделались только синяками и порванным платьем…

Девушка: Синяки, платье? Но ведь он, он пытался… Я боролась с ним так долго, и он успел… Он… Я не могу об этом рассказывать, не могу… Это было так омерзительно… Мне кажется, это длилось вечность… Я не знаю, как я теперь буду жить, как смогу забыть… Меня трясет от отвращения, понимаете, трясет…

Полицейский, с ухмылкой: Мне сложно вас понять… Если хотите, у нас есть валерьянка… А что касается того, о чем вы рассказали… Едва ли я чем-то смогу помочь. Во-первых, вы даже не знаете его имени. Во-вторых, вы пошли с ним добровольно. Еще раз повторяю: вам очень повезло. Вы ведь все-таки смогли вырваться… Идите домой, девочка. Синяки пройдут, платье можно заштопать… У нас и без вас полно всяких дел…

Девушка, потрясенно: Так что, вы ничего не сделаете? Но ведь он должен быть наказан! Что, если это случится с кем-нибудь еще? С вашей сестрой, с вашей женой?!

Полицейский, хмурясь: Ну других-то не впутывайте… Жены у меня нет, а вот сестра — приличная девушка, не пойдет с незнакомцем куда попало…

Девушка хочет что-то ответить, но ее захлестывают рыдания. Занавес.

Вот я и рассказала об этом. Своему дневнику. Но даже ему я так и не смогла рассказать о том, как это происходило, о том ужасе и омерзении, об отвращении и боли, которые я испытала тогда, тринадцатого августа… Я долго пыталась об этом забыть. Но, увы, так и не смогла перебороть свой страх…

Иво Видхэм закрыл тетрадь, отер капли пота со лба и внимательно посмотрел на Мэтью Свидса.

— Каким же я был идиотом, каким же я был слепцом… — прошептал он. — Бедная девочка, бедная моя Русалочка…

— Сейчас не время жалеть ее, — ободряюще улыбнулся Мэтью. — Но время ей помочь. Все ее страдания — у нее на лице. И мне самому больно так же, как ей. Конечно, с моей стороны не слишком красиво было красть ее дневник и отдавать тебе, но… Но мне хотелось, чтобы ты все понял. Потому что только ты, Иво, можешь ей помочь.

— Я должен найти ее… Но вначале, — карие глаза Иво блеснули, — мне нужно кое-что сделать. Ты помнишь, как выглядел ее перстень? Тот, что она потеряла на «Дуврском голубе»? — Мэт кивнул. — Отлично. Поедем со мной…

Серебряные волны гулко бились о белоснежный борт яхты. Они словно просили убежища у этой нарядной посудины. Где им было понять, что яхта не так уж надежна и неизмеримо мала по сравнению с проливом, с океаном, по сравнению со всей Вселенной…

Дона отошла от поручней и окинула взглядом пассажиров. Вот и яхта уже другая, а пассажиры все на одно лицо: загорелые американки, напыщенные немцы, холодные англичане и эмоциональные французы. Она могла бы даже угадать, кто из них и о чем думает… Только было ли ей это интересно? Впрочем, после того как из ее жизни исчез Иво Видхэм, не было ни одной вещи, которую она сочла бы интересной. И даже возвращение к прежней работе не смогло расшевелить ее…

— Как я погляжу, настроение у тебя отвратительное, — вторгся в ее мысли знакомый голос.

Дона подняла глаза и посмотрела на улыбающегося Мэтью.

— А у тебя, я смотрю, лучше некуда, — вымучила она ответную улыбку.

— Не жалуюсь. Пойдем, у нас кое-какие проблемы. «Заяц» на борту. И даже не один, а два. Второй, правда, действительно из мира животных…

Дона проследовала за Мэтом, пытаясь представить, кто и зачем проник без билета на экскурсионную яхту. Из капитанской рубки раздался лай, причем очень знакомый лай…

— Собака? — поинтересовалась Дона у Мэтью.

— Ага, — кивнул довольный Мэт. — И хозяин там же.

Нет, наверное, показалось, уговаривала она свое расшалившееся сердце. Все собаки лают похоже, так что совсем не сложно ошибиться… И все же сердце продолжало учащенно биться, когда она поднималась по узкой лестнице. Шаг, второй, еще один шаг… А вот ручка, за которую нужно взяться дрожащей рукой, чтобы узнать наконец, кто же там заливается громким лаем… И вот — дверь в рубку открыта, а под ногами Доны мечется до боли знакомый шерстяной комок…