Полина Федорова - Достойна счастья Страница 5

Сыграв последний аккорд романса, Федор убрал руки с клавиш и посмотрел на Лизу. Заметив, что его игра и пение увлекло ее, он спросил, придав голосу как можно более бархатистой нежности:

— Хотите еще?

— О да, — ответила Елизавета и чуть задумчиво улыбнулась.

Улыбка ее была мягкой и излучала доброту, так что Дивову вдруг показалось, будто его ласково, как в детстве, погладили по голове.

— Пожалуйста, — добавила она.

Федор ответил улыбкой и взял новые аккорды…

О красный мир, где я вотще расцвел,Прости навек! С обманутой душоюЯ счастья ждал — мечтам конец;Погибло все, умолкни лира;Скорей, скорей в обитель мира,Бедный певец, бедный певец!

Что жизнь, когда в ней нет очарованья?Блаженство знать, к нему лететь душой.Но пропасть зреть меж ним и меж собой:Желать всяк час и трепетать желанья…

— Мне, пожалуй, пора, — поднялся с кресел поручик, ожидая, верно, что Елизавета Петровна примется тот час его удерживать, говорить, что «еще слишком рано» и просить остаться, но ничего подобного не произошло. Молодая барышня лишь вежливо кивнула в ответ, чуть повернув голову в его сторону, но продолжала смотреть на Дивова, чуть приоткрыв маленький прелестный ротик. Бросив испепеляющий взгляд на закончившего куплет соперника, Браузе едко и с плохо скрываемой обидой заметил:

— Разрешите удалиться, Елизавета Петровна. Уверен, с господином Дивовым вам не будет скучно, — и вышел из гостиной, не удостоившись даже обычной прощальной улыбки.

О, пристань горестных сердец,Могила, верный путь к покою!Когда же будет взят тобоюБедный певец, бедный певец?

Федор замолчал и опустил голову, краем глаза все же успев приметить обращенный на него задумчивый взор. Еще один бастион пал? Так скоро? Может, следует форсировать события и, закрепляя успех, взять еще одну линию обороны? Скажем, намекнуть на нежные чувства к ней? Слегка. Как бы нечаянно проговорившись. Проследить, как она к этому отнесется. И ежели не обидится, не оттолкнет, то… Нет. Пожалуй, рановато. Барышня, конечно, чудо как мила, однако настолько невинна, что излишний натиск с его стороны может вызвать потерю завоеванных позиций. Да и куда, собственно, торопиться?

— Благодарю вас, — с чувством произнесла Елизавета Петровна и отвела от Дивова повлажневший взор. — Вы доставили мне истинное удовольствие.

— Это я должен благодарить вас, что вы так благосклонны в оценках моего дилетантского музицирования, — с легким поклоном головы ответил Федор Васильевич. — Это вы доставили мне настоящее наслаждение, что позволили…

Федор вдруг запнулся и сорвавшимся голосом, что у него с трудом, но все же получилось, добавил, с болью и неизбывной нежностью взглянув Лизе в глаза:

— Простите, но я не достоин счастия более бывать у вас.

— Отчего же? — едва не воскликнула Лизавета.

— Мне… Я… Мне пора, — произнес печально Дивов, наклоняясь над ручкой барышни. — Скоро вечерняя поверка, и мне надлежит быть в казармах.

Одним мгновением более, чем диктовалось приличиями, Федор прикоснулся губами к тыльной стороне ладони девушки и вдруг почувствовал, что вот сейчас ее другая рука опуститься на ею голову и станет нежно перебирать волосы. Он даже напрягся, ожидая этого прикосновения. Однако случилось нечто не менее приятное. Тихо, почти шепотом, Лизанька произнесла:

— Обещайте, что вы будете бывать у нас.

Федор молчал.

— Нет. Обещайте, что вы завтра же будете у нас, — уже совсем еле слышно прошептала Лиза. — Прошу вас…

Ничего не оставалось, как сказать «обещаю». Тоже шепотом. Что ж, похоже, еще один бастион пал. Сам по себе. Видит Бог, Федор не желал этого. По крайней мере, сегодня. И Лизанька, он был почти уверен в этом, влюбилась в него.

А он?

5

Что это? Она едва удержалась, чтобы не положить руку на его голову. Разве прилично и разумно такое поведение для молодой незамужней барышни? Но тихий голос рассудка был решительно подавлен воспоминанием о тех странных и труднообъяснимых ощущениях, что испытывала Лиза в присутствии Дивова. Волнение, трепет, искушение, восторг, наконец. Да, наверное, именно юс-торг ощущала она, когда слышала его завораживающий чувственный голос, когда смотрела на сильные изящные руки, летавшие по клавишам, видела обаятельную улыбку, всполохами озарявшую его лицо.

Боже! Да она влюбилась! Это несомненно! Пришло, наконец, то, о чем так давно мечталось. Одна встреча, и жизнь обрела новое звучание, как будто в ней появилось то главное, самое важное, ради чего и стоило существовать на этой бренной земле. Все вокруг обрело свой смысл и нашло объяснение: и низкие облака, бегущие по пасмурному небу, и позвякивание посуды в столовой, и глуховатое ворчание отца, отчитывающего за что-то своего денщика. Все, что происходило ранее и происходит сейчас, имеет своей целью только одно — соединить ее судьбу с судьбой опального мичмана.

Но он? Как относится к ней он? К чему эти глупые сомнения? Она же видела, как сияли ею глаза, обращенные к ней, как дрогнул голос, произнесший: «Я не достоин счастия…». Ошибиться было невозможно. Все в облике и поведении Федора говорило о том, что он очарован ею. Проявить чуть больший интерес при столь кратком знакомстве было бы неделикатно и даже, пожалуй, бестактно.

Конечно, батюшка решительно воспротивится их сближению. Более неудачной партии для своей единственной, горячо любимой дочери он и представить не может. По собственной воле за осужденного государственного преступника он ее не отдаст, это ясно как день. Лиза приуныла, размышляя над сим пренеприятным предметом. «Впрочем, — тряхнула она головой, — зачем мучить себя мрачными мыслями о далеком и таком неопределенном будущем? Мало ли что может произойти. Это только дурак думками богатеет. Пусть все идет как идет». Федор пришел к ней сегодня и, несомненно, придет вновь, и она будет наслаждаться каждым мгновением этих встреч!

К огорчению Лизаньки, ожидаемых ею встреч с Дивовым было немного. В лучшем случае раз в неделю он появлялся у них в доме, и как назло всегда кто-нибудь был рядом; батюшка, надоедливый Браузе, офицеры гарнизона или полковые дамы, пришедшие с визитом, а чаще всего престарелая троюродная кузина батюшки Ольга Самсоновна, испокон веку проживавшая с Тормасовыми. Она устраивалась в своем любимом потертом кресле у окна и бесконечно что-то вязала из разноцветных пушистых клубков. К присутствию тетушки в своей жизни Лизанька так привыкла, что почти перестала замечать ее. Но теперь, во время визитов Дивова, она стала вдруг помехой и вызывало глухое раздражение. Разве можно поговорить о чем-нибудь действительно важном, когда за спиной то и дело слышится мерное постукивание спиц, покашливание, а иногда и тихое посапывание?