Медные монеты даруют миру покой [огрызок, 93 главы из ???] - Mu Su Li Страница 12

Сюэ Сянь молчал, внутренне негодуя: «Я с тобой ещё не закончил!»

Пальцы Сюаньминя совсем не выглядели так, словно он жил на улицах. Идеально прямые, тонкие, опрятные — казалось, они никогда не знали грязи. Не было похоже, что они принадлежат буддийскому монаху, выросшему в храме среди гор, и, конечно, таких не бывало у скитающихся монахов — скорее, у особ благородных кровей, аристократов и принцев.

Впрочем, прямо сейчас Сюэ Сянь ничего такого не заметил — не был настроен замечать подобное.

Сюаньминь поднёс зажатого между пальцами бумажного наглеца на цунь[21] ближе к Лю Чуну.

Сюэ Сянь: «Только ко мне вернётся власть над громом, я найду тебя и поражу молнией! Отправлю на встречу с предками!»

— С этим? — спросил Сюаньминь Лю Чуна безразлично.

Сюэ Сянь: «Если я не поджарю тебя молниями до угольков, пусть меня зовут четырёхногим червём!»

— Мгм, — Лю Чун с усилием кивнул и глуповато улыбнулся.

Сюэ Сянь: «Ты ещё и смеёшься!»

Как раз когда дурачок протянул руку, чтобы взять бумагу, Сюаньминь всё же покачал головой и с непоколебимым видом сказал:

— Нет.

«А ты всё же знаешь своё место».

Всё это время Сюэ Сянь мысленно метал громы и молнии и теперь разом лишился всяких сил — изначально напряжённо вытянувшийся, он поник в мгновение, обмяк, повиснув меж кончиков пальцев Сюаньминя. От частичного паралича прямиком к полному.

Лю Чун очень серьёзно посмотрел на Сюаньминя и кивнул, пусть и с некоторым сожалением. Он не слишком понимал, как строятся отношения между людьми, и ничего не знал о таких понятиях, как деликатность или скрытность. Сожаление ясно читалось у него на лице.

Отсталому человеку каждое движение даётся медленнее, чем обычному, — ловкости меньше, а сил куда больше. Удерживать взгляд, разговаривать, кивать или качать головой — всё требует значительных усилий.

Неуклюже, но трогает до глубины души.

Сюэ Сянь свисал между пальцев Сюаньминя, как варёная лапша. Он скользнул взглядом по лицу Лю Чуна и дальше, не возвращаясь. Ему казалось, что этот дурачок может быть ядовитым, способным отравлять людей, чтобы они становились такими же глупыми, как он сам. Сюэ Сянь боялся, что если ещё хоть раз посмотрит на него, то прыгнет, как сумасшедший, прямо дурачку в руки.

Вот так смеху было бы!

Впрочем, к его удивлению, Святоша оказался ещё прямолинейнее этого дурачка — он не только полностью проигнорировал сожаление на лице последнего, но и, позабыв о всяких манерах, шагнул к его комнате.

К счастью, прежде чем войти, этот Святоша всё же сумел вспомнить о таких вещах, как этикет и достоинство со стыдом, и кивнул Чуну-дурачку, выражая своё намерение.

Сюэ Сянь молчал, поражаясь про себя: «Ты умрёшь, если скажешь ещё пару слов? Да если этот дурачок поймёт смысл кивка, я возьму твоё родовое имя».

Прежде чем он успел озвучить свою язвительную насмешку, Лю Чун уже зашёл в комнату первым и радостно помахал Сюаньминю:

— Входи! — он выглядел точно как ребёнок, что нашёл, с кем поиграть.

Сюэ Сянь скривил рот, словно от зубной боли, и про себя решил: «Кажется, мне всё-таки лучше притихнуть».

После нескольких попыток вырваться это злобное создание в руках Сюаньминя наконец успокоилось, приняв своё положение.

Лю Чун распахнул полуоткрытую дверь до конца, и теперь комнату можно было рассмотреть беспрепятственно — золотые слитки из масляно-жёлтой бумаги оказались отнюдь не только там, где Сюэ Сянь увидел их раньше, и не только рядом с дверью. Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить — комната заполнена ими настолько, что едва найдётся место постоять.

Советник Лю казался очень расстроенным. Едва увидев, как выглядит комната младшего сына, он, не меняясь в лице, отвернулся. Он явно не намеревался входить и стоял в чжане[22] от двери, заложив руки за спину.

Его, вероятно, раздирали сомнения. С одной стороны, он надеялся, что Сюаньминь помог бы привести к гармонии фэншуй дома, с другой — ему хотелось поскорее избавиться от этого буддийского монаха, что ровным счётом ничего не смыслил в мирских делах и человеческих взаимоотношениях.

Любой, кто понимал выразительные взгляды, к этому времени вёл бы себя сдержаннее, чтобы не беспокоить его.

Но этот монах решительно не понимал.

Не только не понимал, он и не удосуживался взглянуть на других!

Советник Лю готов был умереть от злости.

Где бы он ни стоял, Сюаньминю было совершенно всё равно. Он мог встать, как бамбуковый шест, ещё в десяти чжанах отсюда — это не помешало бы Сюаньминю войти.

Комната Лю Чуна была обставлена до крайности просто — совсем не подобающе для старшего молодого господина в поместье советника. На самом деле она не подходила даже для слуг. В общем в ней был только один стол на четырёх человек, два деревянных стула и постель, для Лю Чуна слишком узкая.

Вся комнатка была размером с ладонь, с панцирь улитки — и при этом посередине всё же стояла перегородка, разделяющая постель и стол со стульями, отчего помещение казалось ещё теснее.

Кто знает, сколько лет уже использовалась мебель из этой комнаты — всё было чрезвычайно старым, пропитавшимся пылью, потемневшим от времени. Единственным, что ещё сохранило цвет, оказались, как ни странно, заполнившие всё пространство кучи золотых слитков из масляно-жёлтой бумаги.

Сюаньминь протянул руку и взял один, рассматривая со всех сторон.

Повиснув лицом вверх между пальцев другой руки Сюаньминя, Сюэ Сянь оказался рядом со слитком и мог отчётливо разглядеть нижнюю его часть.

Там было написано всего три слова: отец, сумерки, сумерки.

Что за чушь непроходимая!

Только выругавшись, он понял, что это на самом деле не три иероглифа, написанных вертикально, а один: папа[23]. Просто этот дурачок неловок в письме и линии слишком далеко друг от друга — вот и всё.

Увидев этот слиток, он вдруг понял, что у советника Лю есть веская причина смотреть на сына так. Записать имя живого человека на бумажном золотом слитке — всё равно что проклясть. Впрочем, стоило взглянуть на совершенно бестолковый вид Лю Чуна, как становилось ясно, что он сделал это, вероятно, просто для развлечения.

Однако совсем скоро Сюэ Сянь отказался от последней мысли.

Потому что Сюаньминь взял подряд ещё несколько бумажных золотых слитков, и у всех на нижней части, на удивление, оказался написан иероглиф — всё так же по-детски неловко, каждый легко было разделить на несколько символов.

Изнывая от скуки, Сюэ Сянь считал мысленно: «Семь слитков. Два — отец, сумерки, сумерки; три — девушка хорошая;