Елена Грушковская - Странник Страница 14

Тишина и звёзды. Ладони Джима легли на шероховатую поверхность камня. Силой Бездны стотонная глыба поднимается, зависает в воздухе, медленно плывёт, поворачиваясь под нужным углом, и ложится на своё место. Что значит для Бездны, ворочающей целыми планетами и галактиками, вес в сто тонн? Пушинка, атом. Нужно только управлять её силой, и свернёшь горы. Планеты!

Как зачарованный Джим бродил среди руин, вслушиваясь в пространство. Не ухо, но всё нутро улавливало шелест тысячелетий, пульсацию глубинных сил планеты и тихий, но ничем не заглушаемый голос извне — из чёрно-фиолетового неба, роскошного звёздного шатра. Здесь, возле пирамид, этот голос был слышен так, как ни в каком другом месте, здесь он был властным, чистым и жутким, проникая в каждую клетку, затрагивая все фибры души и завладевая ею безраздельно. Взобравшись на огромную каменную глыбу в основании пирамиды, Джим раскинул руки и весь устремился туда — в Бездну. Может быть, пирамида, как гигантский передатчик, могла вобрать в себя его боль и донести его зов до сердца того, кто любил его и тосковал по нему на другом конце Вселенной?

— Папа!

Всю свою тоску вложил Джим в этот крик. Его голос был тих, звёзды не могли услышать его, но он верил, что его импульс улетел в неизмеримые просторы Бездны. Сидя на каменной глыбе, крошечный и жалкий по сравнению с огромной, древней и бесстрастной пирамидой, он пребывал в каком-то оцепенении, как вдруг очнулся от укола страха. Надо бежать, вспомнил он. Соскочив с глыбы, он поспешил покинуть странное место.

Сколько пирамиды держали его в своём плену? Джиму казалось, что прошли долгие часы, хотя по-прежнему была ночь, небо не проявляло никаких признаков зари. С колотящимся сердцем Джим торопился, как мог, но его ноги то и дело увязали в песке, а шагать по гребням дюн было весьма неудобно. Поначалу сил ему придавало крайнее возбуждение и радость от успеха побега, а также страх, что Ахиббо его догонит, но постепенно он начал уставать. Он не знал точно, сколько он уже шёл: поздний вечер перешёл в ночь, и над пустыней раскинулась Бездна, сверкая мириадами ярких звёзд. Спутников Флокар не имел, и его небо было безлунным, но света от звёзд было вполне достаточно, чтобы тьма не была кромешной. Джим брёл в песках под звёздным шатром, и его одолевали сомнения и страхи, а от радостного возбуждения не осталось и следа. Теперь ему уже казался весьма глупым этот побег, и особенно его беспокоило отсутствие припасов. Джим жалел, что убежал налегке. Спешка его была понятна и объяснима, но сейчас к нему пришло осознание, что он поступил весьма необдуманно, не взяв ни крошки еды и ни капли воды. Однако надежда на то, что он отыщет посёлок кармаки до того, как упадёт без сил на палящем солнце, ещё не угасла, а потому он двигался вперёд — сам не зная, куда.

Джим знал, что ночи в пустыне могут быть весьма прохладными, но не подозревал, что настолько. Палящее дневное пекло с температурой в пятьдесят градусов Цельсия — а иногда и под шестьдесят — сменилось зябкой прохладой: было градусов десять. Джим, одетый в ветхое тряпьё, начал мёрзнуть. Стуча зубами, он, однако, не сдавался, понимая, что останавливаться нельзя. Странно, но Ахиббо не догонял его, и это тоже начало беспокоить Джима, равно как и перспективы всей его затеи. Джим убежал без ужина, и сейчас голод пылал у него в животе, как пожар. Завтракал он больше шестнадцати часов назад доисторическими бисквитами с молоком, и теперь был готов отдать что угодно за горсточку этих окаменелостей. А длинная картошка! Какая она вкусная, рассыпчатая, крахмалисто-сладковатая! А белый сыр — просто объеденье! Растравив себе этими мыслями душу и желудок, Джим приуныл. Но он ещё надеялся и, надеясь, терпел.

Он шёл всю ночь с небольшими остановками, но оазиса пока не было видно. Он пытался прикинуть расстояние, преодолеваемое кармаки в их паломничестве за водой, и по всему выходило, что оно не должно было быть слишком большим: полдня — максимум день пути. Это было понятно хотя бы по тому, что молоко в корзине, присылаемой ими, не успевало скиснуть, или — изредка — кислило самую малость. Утренние лучи солнца застали Джима ещё в пути — изрядно вымотавшегося. Оазиса он не нашёл, а впереди была перспектива изжариться заживо.

И он почувствовал гибельное дыхание пустыни в самом скором времени. Солнце поднималось над песчаным горизонтом всё выше, и с каждым градусом его высоты прибавлялось несколько градусов температуры воздуха. Песок, который ночью только забивался Джиму в обувь, теперь начал и обжигать. Джим понял, что солнце не только даёт жизнь, но и отнимает её. Он поражался, как кармаки могли переносить это адское пекло и не падать в обморок от теплового удара; впрочем, они всегда были пустынными жителями, а он — нет.

Солнце нещадно палило неприкрытую голову Джима, сводя его с ума, и он начал видеть какие-то расплывающиеся тёмные образы на горизонте. Он махал руками и кричал им, но никто не отзывался. Колышущееся марево вдруг рассасывалось, и Джим замирал, ошеломлённый, ослеплённый солнечной безжалостностью, потерянный. Он грезил о лавке Ахиббо, как о своём единственном спасении, ибо там была тень — то, чего абсолютно не было здесь, среди бескрайних песков. А ещё там была вода. Плавящиеся, одурманенные жарой мозги Джима поняли, что он искал здесь свободу, а нашёл, быть может, погибель. Даже если бы он взял с собой какие-нибудь припасы, они не слишком увеличили бы его шансы на спасение — может быть, лишь ненадолго продлили бы его страдания. Почему? Потому что он не знал, куда идти.

Джим упал. Песок обжёг его полуприкрытое старой тряпкой тело, но встать он не смог. Из последних сил он открыл медальон и взглянул в лицо молодого альтерианца — так, как он теперь знал, называлась разумная раса, к которой он принадлежал. "Прощай, папа, — мысленно сказал он. — Мы никогда не увидимся, потому что мне суждено погибнуть здесь". Это была его последняя мысль, перед тем как солнце поглотило его сознание.

Очнувшись, Джим долго не мог понять, где он находится. Кто-то лил ему на голову воду, а в мозг ему втекали насмешливые телепатические сигналы:

"Ну, как тебе понравилась прогулка в пустыню? Говорил же я тебе, что ты её не знаешь и не умеешь в ней выживать. Отчего ты меня не послушал, дурень? Теперь ты убедился, что бежать бесполезно? Ну, то-то же!"

Услышав знакомые словомысли, Джим издал долгий тяжкий стон.

Он был жив, и он снова был у Ахиббо. Человекопаук сказал ему, что его нашли кармаки и принесли обратно в лавку. Джим пролежал в забытье целый день, и в лавке скопилось много работы. Ахиббо дал ему прийти в себя и вдоволь напиться воды из источника, а также подкрепить силы продуктами из корзинки, которая уже дожидалась Джима с позавчерашнего дня; молоко превратилось в простоквашу, но изголодавшийся Джим жадно её выпил. Теперь, когда солнце не опаляло ему лицо, он снова мог плакать.