Седьмая жена инквизитора - Лариса Петровичева Страница 17

— Мама, хочу волчка! — пискнула девочка. — Ну мама! Давай ему косточков принесем? А он меня еще покатает!

— Ничего ж себе волчок! — сказал один из полицейских. — Это ж вон страсть какая!

Постепенно сквозь чудовище пробивались человеческие черты. Вскоре на снегу уже лежал обычный мужичок в расстегнутом пальто и видавших виды штанах и рубахе. Вид у него был как у выпивохи, который перебрал с хлебным вином в кабаке и теперь вдруг понял, что успел натворить дел. Девочка расстроилась чуть не до слез.

— Мама! Где волчок? — всхлипнула она. — Хочу кататься! Хочу волчка! Дядя, верни волчка!

Курт легонько пнул бывшего волчка и поинтересовался:

— Ты зачем, дурак, ребенка схватил?

— Не знаю, ваша милость, — дрожащим голосом ответил оборотень. Он выглядел несчастным и жалким. Теперь это было не чудовище, а человек, который попал в передрягу и не знал, как из нее выпутаться. — Не знаю, не помню.

Курт прищурился и задумчиво посмотрел на небо, что-то подсчитывая.

— Ну да, Луна в доме Козлорога, самое дикое время, — вздохнул он и спросил: — Пилюли свои пил? По графику, как положено?

Все оборотни пьют пилюли, которые не дают им оборачиваться. Мать рассказывала, что раньше, когда она была маленькой, и месяца не проходило, чтобы оборотень не разорвал кого-нибудь, и в полнолуние люди запирались дома и окуривали комнаты полынью. Потом изобрели пилюли, и как бабушка отшептала, все преступления оборотней прекратились. Теперь они вели обычную человеческую жизнь, и истории о них постепенно становились легендами.

— Пил… — прохныкал мужичок. — Да тут вот с кумом зашли в погребок, а там пивко же. А пивко с пилюлями не дружит, да кум говорит: ладно тебе, что там с одной кружечки-то будет. Тем более, день святого Павсикакия, грех же не отметить… — он вздохнул и добавил: — А где одна кружечка, там и пять.

— А где пять, там и десять, — усмехнулся Курт, и оборотень вздохнул. Мама увела Милли в сторону: девочка всхлипывала, но обещание немедленно пойти в магазин и купить ей лучшую куклу немного подсушило ее слезы. Обернувшись к нам, она помахала рукой, и оборотень махнул в ответ. Я готова была поклясться, что он не причинил бы ребенку вреда — от него не веяло ни яростью, ни злобой.

— Восемь с половиной. Дальше не помню, ваша милость, но вот, — оборотень размашисто обвел лицо кругом, призывая в свидетели святые силы, — как есть, не вру, зла не желал. Я, когда оборачиваюсь, мирный. Навроде собаки. Вон, кумовы детки у меня всегда на спине катаются. Я, наверно, решил, что она одна из них и снова катал.

Я невольно оценила храбрость кумовых деток — залезать на спину оборотня и не бояться! А оборотень тем временем дернул носом, нахмурился, словно поймал какой-то очень неприятный запах, и полюбопытствовал:

— Ваша милость, а где ж вы летунницу-то подцепили? Их, почитай, лет двести тут не водилось!

Глава 10

Курт

Разговор мы продолжили в ближайшем отделении инквизиционного департамента. Меня там знали — сразу же освободили допросную, принесли кофейник и вполне приличную закуску из буфета, так что допрос оборотня сделался похож на светскую беседу добрых знакомых.

Я знал: если хочешь добиться правды у таких, как этот кататель детей с горки, нельзя стучать кулаком по столу и орать на них. Некоторые мои коллеги так делали — и допрашиваемый замыкался в себе с перепугу, не говоря уже ни слова. Так дело доходило до пыток — я умел пытать, нас этому учат, но все во мне противилось этому. А вот если сесть с подозреваемым по-приятельски, предложить кофе и еду, то разговор пойдет как раз так, как надо.

Подцепил летунницу. Я о таком и не слышал. А вот о том, что оборотни иногда пропускают прием лекарства и принимают звериное обличье, знал. Они называли это “попыткой не потерять свою природу”. Пока никто не страдал, на это смотрели сквозь пальцы.

Пока в самом деле никто от этого не пострадал. Будь иначе, я бы знал.

Кайя сидела рядом со мной — напряженная, заинтересованная. От ленты в ее волосах веяло тревогой, она, кажется, даже сделалась ярче.

— Меня Манфредом звать, ваша милость, — сказал оборотень, с опаской отпивая кофе и косясь на сэндвичи с ветчиной и сосиски с яичницей, помидорами и фасолью. Он точно не ожидал, что в инквизиционном департаменте его будут кормить завтраком, а не погонят на допрос. — Манфред Фрард, вот, извольте. Печать стоит, подновляю каждый месяц.

На его левом запястье красовалась зеленая татуировка: такие набивают оборотням в отделе контроля. Я провел над ней ладонью, и татуировка засветилась: из завитков и букв печати проступили слова, поднялись в воздух изумрудным туманом. Манфред Фрард, сорок два года, зарегистрированный оборотень, работает грузчиком в речном порту, не женат, без детей. Неудивительно, что грузчик — у оборотней сил немерено, они с легкостью таскают ящики, бочки и узлы.

— Ты бы закусил, Манфред, — доброжелательно посоветовал я, вчитываясь в его дело. Зеленые буквы едва заметно подрагивали: все-таки там было десять кружек, раз магический фон так колеблется. Грузчик вел исключительно пристойную и порядочную жизнь: в криминале не замечен, в драки не вступал, в церковь ходил, хоть святые стены и причиняли ему определенное неудобство, как и всякому оборотню. Манфред придвинул к себе тарелку с сосисками и фасолью и принялся за еду так, что за ушами хрустело.

— Спасибо, ваша милость, — проговорил он.

— Так что там за летунница? — спросил я, когда тарелка опустела. Манфред подозрительно посмотрел на меня, прищурился, и в добродушных глазах мелькнуло зеленое, цепкое. Я заметил, что Кайя напряглась, сделалась, словно натянутая струна — почувствовала магию оборотня.

— Это мы, оборотни, знаем, — ответил он тихо, словно вдруг оказался где-то в другом месте, где мог быть самим собой, свободным и диким. — Мой дед тоже мог перекидываться, он медведем был. Меня учил, многое рассказывал. Про мертвых лебедей рассказывал — это если девушка до брака умерла, они ее уносят на болота и там растаскивают по кусочкам. Про кишкоедов — это когда ведьма берет гвоздь, да в след забивает, они у человека в нутре заводятся. Про летунниц