Седьмая жена инквизитора - Лариса Петровичева Страница 18

Бабочки, повторил я, чувствуя, как по затылку разливается холод. Черные бабочки с синевой в крыльях. Кайя со вздохом откинулась на спинку стула. Побледнела.

— Но летунниц давно извели, — продолжал Манфред. — Дед мой их уже не видел, только по рассказам знал. Ну и я тоже по рассказам. Где же вы ее подхватили-то, а?

— Как ты ее увидел? — спросил я.

— Ну как… — чуть нахмурился оборотень. — Когда я в обличье, то все вижу, как есть. А когда нет, то нет. На то и пилюли. С пилюлями хожу, как все. Что показывают, то и вижу.

Кайя понимающе кивнула, и мне невольно подумалось, что было бы, если б такие пилюли изобрели для ведьм. Наука не стоит на месте, может, однажды и придумают, но я не слышал, чтобы такие исследования проводились. Я задумчиво провел ладонью по лбу, а Манфред продолжал:

— Так вот я когда с девчушкой-то катился, то увидел вас, ваша милость, и прямо как обожгло: это же летунница! Сидит, крылья свои то сложит, то разложит. Вот тут, — и оборотень указал на мою грудь рядом с сердцем. — Даже не думал, что такое диво увижу.

— Почему ее не заметили раньше? — спросила Кайя, удивленно глядя на меня. — Ты же говорил, что академики тебя изучали…

Манфред с ухмылкой махнул рукой.

— Эту пакость только тогда увидишь, когда Луна в Козлороге. Да и то… надо знать, как смотреть, она же не каждому откроется. У нас, у оборотней, такой глаз, особый. Не то, что у академиков. Мы им всякую пакость видим, да и то, когда оборачиваемся. Вот я сейчас ее и не вижу уже.

“И правда пакость”, — подумал я. Откуда она взялась у Анжелины, эта летунница?

— Что ты еще о них знаешь? — поинтересовался я. Манфред вопросительно посмотрел сперва на меня, а потом на блюдо с сэндвичами; я кивнул. Оборотень проглотил сразу три сэндвича и охотно сообщил:

— Они появляются там, где было беззаконие и страшное горе. Дед говорил, что была такая ведьма по имени Чумная Нарава, она наслала мор на Пристепье, и выкосил он только девочек и девушек, потому что она их ненавидела. Там тогда летунниц этих была тьма-тьмущая! Дед рассказывал, что ведьмы чуть не со всего света съезжались, ловили эту дрянь. Это же ведь такая гадина, что на нее очень хорошо ложатся проклятия. Как бы направляют ее на нужный лад. Кому-то она жен убивает, кому-то хвори насылает.

Я помнил легенду о Чумной Нараве — это была именно легенда Темных веков, а не исторический факт. В Пристепье никогда не было такой избирательной заразы.

— И как же с ней справиться? — спросила Кайя, и ее голос дрогнул. Манфред только руками развел.

— Вот чего не знаю, того не знаю. Дед мне про них рассказывал, как про что-то сказочное. Но способ должен быть, как-то ведь их повывели. Может, они и сами вымерли, кто их знает. Она на то и тварь, что ее умом не разберешь.

Я решил, что не оставлю Персиваля Коллинза в покое. Пусть он и прочие седомудрые академические старцы разбираются, как уничтожить летунницу — раз уж не заметили ее во мне после всех исследований.

А Кайя Аберкромби приносит мне удачу, это факт. Стоило ей появиться, и моя беда потихоньку начала разрешаться. Сперва я нашел червя проклятия, потом этот бестолковый оборотень сообщил, что это такое. Отлично. Пусть так будет и дальше.

— Значит, вот что мы сделаем, — решил я. — Давай-ка руку, обновлю твою печать. Ты сбросил ее не по собственной воле, а по состоянию здоровья. Сильная головная боль во время Луны в доме Козлорога иногда ослабляет печати. Два дня даю, чтобы отлежаться. Потом снова выйдешь на работу.

Мои пальцы пробежали по печати, и она налилась тревожной зеленью. Манфред смотрел на меня с искренним удивлением — идя сюда в моей компании, он не сомневался, что уже не выйдет на свободу. И то верно: я поймал оборотня, который похитил ребенка — за это дают не два дня отлежаться, а двадцать два года в каменном мешке инквизиторской тюрьмы, а все знают, что это не райские кущи. У Кайи сейчас был такой же потрясенный взгляд, и я счел нужным объяснить:

— Это был не умысел, а несчастный случай. Манфред не хотел причинить вреда девочке, он именно катал ее с горки, не более того. Я не монстр, которому лишь бы кого-то запытать. И я умею быть благодарным.

Манфред заулыбался.

— Вот спасибо, ваша милость! Век буду за вас бога молить да здоровья желать!

Я добавил еще несколько заклинаний в его печать и сообщил:

— И на всякий случай, чтобы кум не искушал: пить ты теперь не сможешь. Вернее, сможешь, выпьешь, но тебя сразу же вырвет. И слабость будет такая, что на ногах не устоишь. Один раз я тебя могу отпустить, но второй — уже нет. Надо обезопаситься.

Манфред закивал и только теперь, кажется, по-настоящему вздохнул с облегчением.

— Да я ж понимаю, ваша милость! Спасибо! И куму так и скажу: ты это, ты не это! И знаете, что? Я тоже благодарить умею.

Я взял оставшийся сэндвич, отметил, что Кайя не притронулась ни к еде, ни к кофе, и уточнил:

— И как же ты собрался это сделать?

Оборотень облокотился на стол и с видом бывалого заговорщика произнес:

— Вот вы там упоминали, что академики и все такое вами занимались, да? Я так скажу: иногда эти академики дальше своих бумажек ничего не видят, дед мой всегда так говорил. За вашу доброту я вам помогу эту дрянь выкорчевать. Ну, вернее, не сам буду лапами рвать, ее из вас не вырвешь так просто, а найду способ. Или в чем другом вам буду помогать, вы только скажите.

Кайя поежилась — видно, вспомнила, как вчера я вырывал из нее бабочку. Если бы она не была ведьмой, то червь проклятия никак не проявил бы себя до поры, до времени. И мы бы жили, отчаянно надеясь на зарождение истинной любви или любой другой способ спастись…

Стоп. Истинная любовь.

— Скажи мне вот что: если летунница зарождается там, где было беззаконие и страшное горе, то ее может уничтожить сила истинной любви?

Это прозвучало странно и наивно, я с трудом сдерживал скептическую ухмылку, когда говорил. Ничего удивительного, впрочем: