Квирит - Alexander Agassiz Страница 20

Лягушки: — Брекекекекс, коакс, коакс! Брекекекекс, коакс, коакс!

Болотных вод дети мы,

Затянем гимн, дружный хор,

Протяжный стон, звонкую нашу песню.

Коакс, коакс!

Нисейского бога так

Мы чествуем Бромия38

На древних болотах,

В час, когда пьяной толпою,

Праздник справляя Кувшинов,

Народ за оградою нашей кружится.

Брекекекс, коакс, коакс!

Дионис: — А я мозоль себе натер, а вам шутить! Коакс, коакс! А вам плевать, а вам играть!

Лягушки: — Брекекекекс, коакс, коакс!

Поют все быстрее и быстрее. Дионис все быстрее гребет, выбиваясь из сил.

Дионис: — Чтоб сдохнуть вам, крича: коакс!

Заладили одно: коакс!..

Затем их пугаются Эмпусы и актёры подходят к постройке в глубине Дита, изображающей дворец Плутона:

Из дверей выходит Эак-привратник

Эак: — Кто там?

Дионис: — Геракл, силач известнейший.

Эак: — Ах, мерзкий, ах, треклятый, ах, негоднейший!

Подлец! Из подлых подлый, распреподлейший!

Ты уволок у нас собаку Кербера.

Душил ее, давил и бил, с собой увел

Мою собачку милую. Постой же, вор!

Теперь утесы Стикса чернодонные

И Ахеронта гребень окровавленный,

И псы резвые, и сто голов

Чудовищной ехидны будут грызть тебя

И рвать твою утробу. А нутро пожрет

Тартесская мурена. Потроха твои

И черева твои кровоточивые

Горгоны сгложут, страшные тифрасские.

Я к ним, не медля, быстрый направляю бег.

Ксанфий раб подымает упавшего со страха Диониса

Ксанфий: — Эй! Что с тобой?

Дионис: — Обклался. Призови богов!

Дальше Дионис не верит рабу, что говорит о своём бесстрашии и предлагает ему нарядиться Гераклом. Из той же двери замка Плутона выходит служанка Персефоны и встречает героя тёплый приёмом:

Служанка: — Геракл милейший, здравствуй, заходи сюда!

Богиня, чуть услышала, что прибыл ты,

Лепешки замесила, два иль три горшка

Сварила каши, полбыка зажарила,

Коврижек, колобочков напекла. Входи!

Обращается приветливо Ксанфию, принимая его за Геракла.

Дионис, поражённый несправедливостью и желающий доброго отношения отнимает у раба атрибуты Геракла и вдруг из-за угла выбегают торговки:

Первая торговка: — …Пасть обжорная!

С какой охотой выбью я булыжником

Твои клыки, мое добро пожравшие.

Вторая торговка: — А я бы в ров тебя, как падаль, сбросила.

Первая торговка: — А я бы нож взяла и глотку взрезала,

Куда грудинку и рубцы запрятал ты.

Бегу, зову Клеона. Он сегодня же

Тебя облупит и ощиплет начисто….

Вскоре покружив вокруг переодетого Диониса они Обе в бешенстве убегают.

Второй акт проходит от лица хора в сторону зрителей, где те обращаются к ним о лучшем устройстве города и поднимают политические темы Пелопоннесской войны.

В третьем акте: Состязание двух трагиков; Прибыв в Дит, Дионис обнаруживает, что среди мёртвых идёт спор о том, кому считаться величайшим мастером трагедии — Эсхилу или Еврипиду. Дионис берёт на себя роль судьи. На сцену вывозятся огромные весы, на которых взвешиваются стихи. Эсхил и Еврипид разбирают, цитируют и пародируют работы друг друга:

Дионис: — Схватившись за стихи свои, читайте вслух

Без устали, пока вам не скажу: ку-ку!

Эсхил: — Готовы мы!

Дионис: — Кидайте на весы стихи!..

…Еврипид читает: — «Окованную медью взял он палицу…»

Эсхил читает: — «Повозка на повозке и на трупе труп…»

Дионис: — Опять тебя он переплюнул.

Еврипид: — Как же так?

Дионис: — Два трупа взгромоздил он и повозки две.

Египтян сотни столько не стащили бы.

Эсхил: — Да не в стихах тут дело. На весы пускай

Детей, жену, раба Кефисофонта с ней

Пускай положит, сам пусть сядет с книгами,

Его двумя словами пересилю я…

Главная сцена, на которой хохочат зрители происходит, когда Еврипид читает свои стихи, а Эсхил все время туда вставляет фразу «Потерял бутылочку». Подобных фраз становится так много, что она становится идиотической, и от того забавной. У Еврипида однообразные стихи, в которые всюду можно поставить «Потерял бутылочку».

Эсхил: — …Так пишешь ты, что можно без труда влепить

Бутылочку, подушечку, корзиночку

В твои стихи. На деле докажу сейчас.

Еврипид: — Ну, докажи!

Эсхил: — Конечно!

Дионис: — Начинай пролог!

Еврипид читает: — «Египт, который, славясь многочадием,

С пятьюдесятью сыновьями корабли

Направил в Аргос…»

Эсхил: — Потерял бутылочку.

Дионис: — При чем же здесь бутылочка? Не клеится!

Другой пролог начни нам! Поглядим еще!

Еврипид читает: — «Бог Дионис, который, тирс в руке подъяв

И шкурою покрывшись, в блеске факелов

У Дельфов пляшет…»

Эсхил: — Потерял бутылочку.

Дионис: — Ой-ой, опять побиты мы бутылочкой.

Еврипид: — Пустое дело! Я другой пролог прочту.

К нему уж не приклеится бутылочка.

«Не может смертный быть во всем удачливым:

Один, достойный, погибает в бедности,

Другой, негодный…»

Эсхил: — Потерял бутылочку.

Дионис: — Еврипид!

Еврипид: — Ну, что тебе?

Дионис: — Беда идет.

Опасною становится бутылочка.

Еврипид: — Клянусь Деметрой, не боюсь ни чуточки.

Его обезоружу я немедленно!

Дионис: — Так начинай сначала, без бутылочки.

Еврипид: — «Могучий Кадм, великий сын Агенора,

Сидон покинув…»

Эсхил: — Потерял бутылочку.

Дионис: — Чудак, пусть он продаст тебе бутылочку,

Пока прологи в порох не истер твои.

Еврипид: — Мне у него просить?

Дионис: — Меня послушайся!

Еврипид: — Отнюдь, прологов у меня достаточно,

К которым ни за что он не привяжется.

«Пелоп, дитя Тантала, на лихих конях

Примчавшись в Пису…»

Эсхил: — Потерял бутылочку.

Дионис: — Опять уж он вогнал тебя в бутылочку.

Дионис обращается к Эсхилу: — Милейший, нам по дружбе уступи ее,

За грош другую ты добудешь, лучшую.

Еврипид: — Да нет, прологов у меня большой запас.

«Ойней однажды…»

Эсхил: — Потерял бутылочку.

В какой то момент Дионис прерывает процесс, когда Еврипид наконец читает стихи, в которые невозможно вставить «Потерял бутылочку». Дионис говорит Еврипиду: остановись, потому что Эсхил снова скажет: «Потерял бутылочку». В конце Дионис присуждает победу Эсхилу и выводит его на землю вместо Еврипида.

Театр представлял собой всегда потрясающее место, где всё одновременно живо и мертво. Возможно в нём воплатить любые истории и наполнить постановку зрелищностью от которой невозможно оторваться. Вода, лодки, лягушки, актёры, машины и спецеффекты погоды. Громкие голоса актёров и непередоваемая атмосфера тихой общности всех людей. Бессмертное волшебство людей живых и мёртвых.

В конце пьесы, когда зрительский смех и аплодисменты угасли, а настроение поднялось, заговорил центурион, обращаясь к улыбающийся бабушке с седыми, кудрявыми волосами. Она внушала