Алая сова Инсолье (СИ) - Лебедева Ива Страница 24

— Он не мертвый. — Я все же выпила ту горячую горечь, что он настойчиво в меня вливал, закашлялась, потом отдышалась и ощутила в ладонях слабенькое, но уверенное пушистое тепло.

— Тем более. Слить жизнь со смертью, нарушив законы бытия. Ох, легкотня-то какая! Боги, живые и мертвые, котеночка ей, шатт, стало жалко! И потому она решила самоубиться и нарушить все фундаментальные основы. Ради! Помоечного! Котенка! Которого даже мать родная выкинула!

— Не ругайся, получилось же. — Он совершенно правильно материл меня на все корки. Но я сама не знала, что меня толкает на такие безрассудные поступки. И пока не разберусь — ответить не сумею даже себе, не то что ему.

— Получилось! Ты, кстати, сейчас задушишь свою новую нежить, бессовестная девка. — Котенка вынули у меня из рук и небрежно положили мне же на грудь.

— Почему бессовестная? — Горечь во рту очень бодрила, звон в голове стихал, а темнота проклюнулась первыми робкими ростками ниточек. Нарисовать они еще ничего не могли, но то, что не пропали совсем, уже радовало.

— Потому что это надо совести вообще не иметь, чтоб ради пушистой игрушки осушать магию напарника до донышка. Еще и транспорт наш с ног свалила, придется снова делать привал, вот добредем до тех холмов, и...

— Прости… — И снова он прав. А мне стыдно. Ужасно.

Слух тоже вернулся почти в полном объеме, и я сразу поняла, что фургон съехал с дороги куда-то на обочину, завяз одним колесом в канаве, где-то в упряжи тяжело вздыхает Хрюша, а моего спасителя весьма заметно трясет от слабости. При этом он продолжает бухтеть и ползать вокруг маленького костерка у самых колес, заваривая новую порцию горького питья и пытаясь влить его в нашего кабана.

— Прости, пожалуйста, я не знаю, как это получилось.

— В другой раз руки при себе держи. Не хватайся за любое дохлое существо на дороге! — Инсолье впервые был зол конкретно на меня. Так-то он все время сердился, но в пространство. А теперь был недоволен вполне прицельно. Ох… а я заслужила. — Сошью тебе варежки без пальцев и закреплю на поясе, чтобы ты просто не могла руками размахивать. И не смей возражать! Тьфу… поехали дальше, все. Вставай, свинья, хватит притворяться немощным трупом! Ты давно сдох и не можешь чувствовать усталость!

Это он Хрюшу в бок пнул. И получил в ответ ведро недовольства. Но пока кабан визжал и ругался — ловко сунул ему между клыков бутылку с питьем и запрокинул животному голову, заставив сглотнуть.

— Хр-р-руи-и-и-и! — возмутился Хрюша и вскочил.

— Вот. Что и требовалось доказать. Сразу взбодрился. Поехали.

— Нет, подожди. — Я положи-ла спасенного детеныша в корзинку, которая еще пахла мамой-кошкой, и встала. Колени подрагивали, но терпимо. А вот у Инсолье все было гораздо более не в порядке. И если я могу помочь… — Иди сюда, пожалуйста.

— Мне уже страшно, — буркнул ворчливый спаситель, но подошел поближе, перехватывая меня под руку. — Теперь вещай, я подготовился.

— Вещать я как раз и не собираюсь. Прости еще раз.

Глава 28

Инсолье

Шатт, что это было вообще?! Что она сделала?!

Я так охренел, что даже ругаться и ворчать сил не осталось. Так, пару слов сказал нецензурных. И то шепотом. Зато таращился во все глаза, пытаясь понять: как так вообще можно, все через одно место шиворот-навыворот, и на тебе?! Как?!

Храмовникам ее показывать точно нельзя. Башкой подвинулась после трагедии — это ладно, с кем не бывает. Но это… Формально-то вроде и не магичит даже… при этом внаглую сцапала меня за самое дорогое и ка-а-ак дернет! За магию. Тьфу.

А я-то гадал, почему ее свинью первый же сторожевой талисман не опознал как кадавра! Она и его так же покорежила, неумеха шаттова! Теперь и кабан, и эта помоечная пакость с грязно-белой шерстью и еще закрытыми глазами — не живые и не мертвые!

Не, интересный подвид магии получился, не спорю. Но вот чего он ей стоит — отдельная тема. Ладно бы только ей, она ж ради вот этой мизерной и ничего не умеющей кошачьей тушки вытянула всю магию из себя, из меня и из своего свина. И, кажется, еще и деревья в том месте странно пожелтели.

У меня ноги теперь не идут и в животе шабаш злых сил. Буянят так, что за милю, наверное, слышен их голодный вой. Жрать хочу! А не гадать, что эта сволочь слепая еще задумала. Зачем ей приспичило со мной пообниматься? Это чего вообще? Уй…

— Ты что делаешь?!

— У тебя там… — она замялась, явно подыскивая слова, — там что-то застряло. Извини.

— И ты попыталась это застрявшее выдрать из меня вместе с мясом? Больно, вообще-то! Что за манера.

— Прости, надо было предупредить, конечно. — Блаженная дура утешающе погладила меня по пояснице, ровно там, где секунду назад чуть не выдрала из меня кусок плоти. Железные у нее пальцы, что ли?! Так щипается.

— Тебя в детстве мама не учила не дергать то, что тебе неизвестно? А если б это веревочка была от взрыв-банок? Или узел какого заклинания?!

— Здесь не было никаких веревочек. — Она вздохнула и улыбнулась, а потом вдруг подставила руки. Я не понял.

А… понял. Падаю. Ноги подкосились… Шатт!

— Тебе надо полежать. И я сварю еще этого горького питья. Нас ты напоил, а сам?

— А сам только что вполне нормально стоял, ходил и даже…

— Почти падал, да. Позволь мне о тебе позаботиться, раз ты решил заботиться обо мне.

Кто решил, я? Ну решил. О своем имуществе так-то заботиться надо. Даже если это неправильное имущество какое-то! Непослушное и слишком себе на уме. То за магию дерет, то за задницу щиплется так, что после этого ноги отнимаются.

— Больше не лезь и не дергай, если не знаешь, что это. Хотя о чем это я, ты никогда меня не слушаешь. Киваешь, как халифский торговец, поддакиваешь и все равно лезешь своими кривыми неумелыми лапками во все дермо, что найдешь. Боги живые и мертвые, светлые и темные, дайте этой бабе хоть каплю мозгов! Не интуиции, не силы магии, не инициативы, а капельку серого вещества!

— Прости, пожалуйста. — В ее улыбке, между прочим, не было ни капли раскаяния. Прямо не святая, а просто-таки натуральная, махровая сволочь. Не знал бы ее как облупленную, заподозрил бы, что встретил собрата по ремеслу и дару. Сосестру, точнее. Мы, некроманты, тоже бессовестные и себе на уме. Ну так нам можно! А святым — нет!

— Нужно мне твое извинение как свинье подковы, — буркнул я и махнул на блаженную рукой. — Оно все равно в твоих устах ничего не значит.

Вообще, конечно, сказка. Страшная, шатт. Сначала она из меня душу вытрясла, а потом заботливо погрузила в телегу, на свои же подушки, укутала (и впрямь начало знобить, но я не показывал этого и тем более не говорил вслух). Поправила упряжь на кабане. Ушла с обочины в лес и надергала там каких-то свежих лопухов. Половину скормила свинье, половину сварила мне. Вот спасибо, теперь я чуть ниже ездовой скотины в табеле о рангах… но зелье вышло неплохое, почти такое же горькое, как мое. И от него битва в желудке чуть поутихла.

Только вот сонливость. Я, главное, подвоха не ожидал, выпил и хотел еще что-нибудь ласковое сказать этой дуре за самоуправство. Но не успел. Телега качнулась и поехала, а меня этой качкой вырубило почти мгновенно!

Чувствуя, как мое сознание медленно погружается в глубину, я еще успел ужаснуться. Ведь эта ненормальная может за эти часы такого натворить, что волосы дыбом встают! А я даже остановить вовремя не смогу!

Просыпаться было страшно. Так мало того, меня весь сон преследовали кошмары о том, куда сова может вляпаться по своей неизлечимой дурости да с отсутствующим чувством самосохранения. Там были и костры инквизиции, и дорожные разбойники, и неупокоенные гули, с которыми ей взбрело пообщаться…

Как только сознание вернулось в реальный мир, я настороженно застыл. Глаз не открыл, зато прислушался. Где-то рядом вроде как мирно журчала беседа. Даже можно было бы облегченно выдохнуть, если не обращать внимания на тех, кто говорит, и на то, о чем они разговаривают.