Девушка и Ворон - Марина Кравцова Страница 24

Освещение менялось постоянно. Только что блистал переливчатый лед, заиндевелые ветви разгорались белыми свечами, но вдруг в несколько мгновений становилось совсем темно. Однако вскоре загадочные камни принялись испускать слабый свет. Сначала тусклый, потом все ярче и ярче… И вот уже сверкает, искрится Подземье… Миг – и снова все тонет во мгле.

От этих постоянных изменений у Федора начала кружиться голова. Когда темнота вновь поглотила пространство, он сделал несколько шагов вперед, споткнулся и остановился. Снова начало светлеть. Воронов направился к большому камню, на котором кто-то сидел. Увидев его, этот некто поднялся, а в руке у него засияла звезда. Федор понял, что перед ним девушка – худая и бледная, в длинной, до пят, синей рубахе с серебристым окаем, с распущенными по плечам прямыми черными волосами. Глаза ее казались отражением темных вод Смуры – вот-вот затянут, как в омут.

– Здравствуй, – Федор поклонился ей в пояс, и она ответила тем же. – Я к Морене-королеве иду, за мертвой водой. Не подскажешь, иду-то хоть правильно?

– Путь твой лежит к ее хоромам. – Голос девушки был подобен звону льдинок. – Но лучше не тревожить сейчас королеву. На Руси весна, и матушка старится до осени. Не любит она, чтобы ее такой видели – с сединой да с морщинами.

– Жаль, конечно, но придется рискнуть. Мертвая вода мне очень нужна. А ты, стало быть, дочка Морены?

– Да, Желя меня зовут. А кто ты таков?

– А я Федор, Ворона Вороновича внук. Что же ты здесь делаешь одна?

Желя показала вещицу, которую он поначалу принял за звезду – то было круглое светящееся зеркальце.

– Печаль на Руси высматриваю. Когда вижу, что кому-то совсем невмоготу – плачу о нем, ему тогда чуток полегче становится.

– Все время плачешь и плачешь?

– Все время. Судьба моя такова.

– Судьба незавидная.

– Я всех жалею, а меня никто не жалеет. Ну а ты пожалеешь, добрый молодец? Поцелуй меня…

– Нет, не стану.

– Неужели совсем нехороша? Очень уж худа и бледна? Так отец мой – Кощей, я в него уродилась.

– Не в этом дело, Желя. Я жену свою люблю, и никого, кроме нее, целовать не хочу.

Желя снова села на камень и горько заплакала. Ее слезы капали в Смуру, но, не достигая воды, оборачивались черными алмазами, а потом уже растворялись в речных волнах.

– Уж не слезы ли твои – мертвая вода? – догадался Федор.

– Верно говоришь, – послышался звучный женский голос за спиной. Воронов обернулся и ничуть не удивился, что позади него стояла женщина в одеянии из инея и льдинок, с суровыми синими глазами. На ее темных, как зимняя ночь, серебрящихся сединой волосах блистала бриллиантовая корона. Лицо казалось выточенным из холодного белого камня, и молодым оно сейчас не было, но красота его не поблекла.

Федор поклонился королеве Подземья.

– И ты, красавец, туда же, за мертвой водой… сам-то Ворон Воронович чего не пришел, чем-то важным занят?

– Царевич велел тебе кланяться, государыня, да напомнить про карточный должок. Он сказал, что обыграл тебя тремя козырями.

Морена рассмеялась раскатистым смехом.

– Да, вижу, и вправду тебя дед твой послал. А сам не хочешь со мной в картишки перекинуться?

– Прости…

– Эх, боишься. Но что поделать, должок за мной и правда водится. И как заведено, возьми, молодец, воды нашей, черной да студеной.

Морена взмахнула левым рукавом, и в руках у нее появился флакон из темного хрусталя. Бросила она его Желе, та поймала на лету. Наполнила водой из речки Смуры, поднесла к лицу и уронила в него несколько слезинок. А затем подала Федору с поклоном. Воронов поблагодарил печальную девушку, а она осветила его лицо своим зеркальцем.

«Никак запал я в сердце дочке Кощеевой», – обеспокоенно подумал Федор. Он собрался уже поскорее распрощаться с Мореной и Желей, как раздалось:

«Помоги мне, добрый молодец…»

Голос шел из зеркальца Жели, но ни она, ни сама Морена, кажется, ничего не слышали.

«Что за чудеса, – удивился Воронов. – Так и знал, что не дадут уйти спокойно».

«Помоги мне. Убеди Морену отдать то, что у нее в правом рукаве…»

Что-то тронуло его в этом нежном голоске – так цветок мог бы разговаривать. Разглядывая мертвую воду в черном хрустале, на котором причудливо играл свет зеркальца Жели, Воронов и виду не подал, что слышит что-то. И лихорадочно раздумывал, как поступить.

«Помоги мне, умоляю», – в третий раз обратился к нему голос.

«Ну хорошо…»

Внутри у Федора что-то взыграло – так всегда бывало, когда он рисковал.

– Впрочем, если желаешь, государыня, – произнес он, убирая флакон, – можем разочек в дурачка сыграть.

– Вот оно как, – повеселела королева. – А в чем подвох?

– Подвоха нет, есть условия – играем по-честному, без волшебства и шулерства. А потом выигравший награду попросит. Принимаешь?

– Принимаю. Но играем три раза.

– Согласен.

Морена вновь махнула левым рукавом – будто вьюга поднялась и намела прямо здесь, на берегу Смуры, столик из слоновой кости и два мягких, уютных белоснежных кресла.

«Такие бы в гостиную великой княгини, – подумал Федор, – а не в это мерцающее каменно-льдистое царство».

Морена величаво опустилась в кресло, Федор занял другое. Желя поднялась с камня, приготовившись наблюдать за игрой.

– Сдавай, – великодушно разрешила королева.

Федор выверенными движениями тонких пальцев перемешал колоду и раскидал карты. Они были непривычно оформлены: королями, дамами и валетами выступали здесь важные персоны Запределья, масти обозначались символами четырех времен года.

«Никогда перед началом игры Богу не молился, ибо грех это, и в голову бы не пришло, – подумал Воронов. – А вот сейчас, пожалуй, что и можно. Помоги мне, Господь, и ты, Никола Угодник!»

Игра началась. Федор внимательно изучал стратегию противника – сейчас все от этого зависело. Что такое карточный дурак, кто в него не играет? Но сейчас не портной с сапожником перебрасываются от скуки. Нет, Морена играла не как московская купчиха, полагаясь лишь на везение. Она знала толк в игре. Начинался поединок умов – живой и захватывающий.

Меж тем вдруг стало очень холодно. Как же так? Уговаривались же без колдовства, а такие уговоры обитатели Запределья не нарушают – таков негласный закон. Но стыли пальцы, замерзали будто и сами мысли, и Федор понял, что еще немного – и он начнет путаться. Но и этого было как будто мало: его в единый миг охватила черная тоска, все показалось пустым и бессмысленным. Тоску прогнал нарождающийся гнев, но и гневу нельзя было