Сесилия Ахерн - Волшебный дневник Страница 35

Он кивнул.

— Хороший был день?

— Ага.

— Ладно. Пожалуйста, Артур, мне надо поговорить с вами прежде, чем мы окажемся дома. Он остановился:

— Ничего не случилось?

Озабоченность, какой я ни разу не видела у него, преобразила его лицо.

— Да… Нет… Мама…

— А вот и вы. — Розалин стояла на переднем крыльце. — Наверно, оба умираете от голода. А у меня обед прямо из духовки, горячий, и ждет не дождется вас.

Я посмотрела на Артура, он — на Розалин. Наступила неловкая пауза, так как Розалин отказывалась оставить нас вдвоем. Тогда Артур сдался и зашагал по садовой тропинке к дому. Розалин отступила в сторону, пропуская его, потом вернулась на прежнее место, поджидая меня, после чего отправилась в кухню приглядеть за обедом. Когда мы уселись за стол, она поставила мамин обед на поднос и понесла его наверх. Я тяжело вздохнула.

— Разве нельзя сделать так, чтобы мама пообедала с нами внизу?

Некоторое время все молчали. Артур поднял взгляд на Розалин.

— Нет, детка. Ей нужен покой.

Я не детка. Я не детка. Я не детка.

— У нее покой круглые сутки. А мне кажется, ей нужны люди.

— Уверена, у нее все есть.

— Почему вы так думаете?

Не ответив, Розалин стала подниматься по лестнице. Буквально на одну минуту мы с Артуром остались вдвоем. Но, словно читая мои мысли, Розалин мгновенно вернулась в кухню и внимательно посмотрела на Артура:

— Пожалуйста, Артур, принеси бутылку воды из гаража. Тамара не любит водопроводную.

— О нет, мне все равно. Я попью и такую! — торопливо воскликнула я, не давая Артуру встать.

— Ничего страшного, если Артур принесет воду. Пожалуйста, Артур. Он поднялся со стула.

— Не надо, — твердо проговорила я.

— Розалин, она не хочет… — произнес Артур так тихо, что я едва расслышала его слова.

Розалин поглядела на Артура, потом на меня и стала подниматься по лестнице. У меня появилось ощущение, что она еще ни разу не совершала это путешествие наверх настолько стремительно.

Мы с Артуром немного помолчали. Потом я торопливо заговорила:

— Артур, с мамой надо что-то делать. Это ненормально.

— Все, через что ей пришлось пройти, ненормально. Уверен, ей лучше поесть в одиночестве.

— Что? — Руки у меня буквально взлетели вверх. — Что это с вами двумя такое? Почему вам так нравится держать ее взаперти?

— Никому не нравится держать ее взаперти.

— Почему же вы не поговорите с ней?

— Я?

— Да. Вы. Вы ее брат, и я думаю, вам есть что ей сказать, если вы хотите вернуть ее обратно.

Артур прикрыл рот рукой и отвернулся от меня.

— Вы должны с ней поговорить. Артур, ей нужна ее семья.

— Хватит, Тамара, — прошипел Артур, и я отпрянула от него.

На мгновение он показался мне как будто оскорбленным. В его глазах вдруг появилась глубокая печаль. Потом, словно набравшись смелости, он, бросив взгляд на дверь кухни, снова посмотрел на меня. Подавшись вперед, он открыл рот и прошептал:

— Послушай, Тамара…

— Ну, вот и я. Твоя мама в отличном состоянии, — произнесла Розалин, вбегая в кухню своей семенящей, как у младенца, походкой.

Артур не сводил с нее взгляда, пока она не уселась на свое место за столом.

— Что? — спросила я Артура, съезжая на краешек стула. Что он собирался мне сказать?

Розалин повернула голову, будто получив некий сигнал.

— О чем вы говорили без меня?

Как нельзя вовремя Артур шмыгнул носом. Этого было достаточно для Розалин.

— Ешьте, — проговорила она с вызовом, занявшись ложками и мисками с овощами.

Артур не сразу приступил к еде. И съел он немного.

В тот вечер я несколько часов не могла оторваться от дневника. Положила его на колени и стала ждать, когда появятся слова. Однако незадолго до двенадцати меня сморило, а когда я открыла глаза, был уже час ночи, дневник все так же лежал у меня на коленях, но уже заполненный моей рукой. Вчерашней записи как не бывало, а на ее месте появилась новая — о завтрашнем дне.

5 июля, воскресенье

Не надо было говорить Уэсли о папе.

Эту фразу я прочитала несколько раз. Кто такой Уэсли?

Глава двенадцатая

Надпись на стене

Полагаю, когда я заснула, мне привиделось во сне именно то, что должно было привидеться.

Я лежала в постели, и в голове у меня крутилась запись, прочитанная в дневнике, когда я была в замке, прежде чем эта запись была стерта следующей. К счастью, я прочитала ее столько раз до того, как фразы исчезли со страниц, уступив место другим, что знала ее практически наизусть. Все, о чем я прочитала, сбылось. Неужели и завтра будет то же самое? Неужели это чья-то злая шутка? Или я и вправду, как сказала сестра Игнатиус, пишу во сне всякую чепуху, которая по какой-то странной причине сбывается?

Мне приходилось слышать, что некоторые люди засыпают и начинают творить разные не свойственные им вещи. До меня доходили слухи о сонной эпилепсии, сверхъестественной сексуальности, беспроигрышной игре или даже самоубийственном лунатизме, то есть самоубийстве или убийстве во сне. Известно о нескольких знаменитых случаях, когда люди совершали убийства, а потом заявляли, что делали это во сне. Двое из таких убийц были оправданы, но с тех пор они должны были спать в одиночестве и за запертыми дверями. Не знаю, то ли Маи видела это в новостях, то ли мне запомнился эпизод из «Перри Мэйсона»[49] под названием «Дело племянницы-лунатички», из которого я почерпнула свои знания предмета. В любом случае, если такое возможно, тогда почему бы и мне, заснув, не писать в своем дневнике о том, что случится завтра?

Больше веры у меня было относительно лунатиков-убийц.

Зная сон, который должен был исполниться на следующий день — согласно записи Тамары-Из-Завтра, — я стала напряженно соображать, как его изменить, как сделать так, чтобы папа не превращался в школьного учителя, чтобы удержать его подольше и всерьез с ним поговорить. Мне даже пришло в голову придумать некий шифр, который был бы понятен только нам с папой, и каким-то образом вытащить папу из мира мертвых для прояснения неизвестных мне вещей. Это поглотило меня настолько, что я, естественно, увидела как раз то, о чем писала: то есть лицо моего папы, которое трансформировалось в лицо школьного учителя английского языка, потом мою школу, переехавшую в Америку, где я почему-то не могла говорить по-английски, потом яхту, на которой мы поселились. Отличие заключалось лишь в том, что меня постоянно просили петь ребята, учившиеся в Высшей школе музыки, но когда я открывала рот, из него не вылетало ни звука из-за случившегося у меня ларингита. Однако мне никто не верил, так как я слишком часто врала прежде.