Сесилия Ахерн - Волшебный дневник Страница 36

Было еще одно отличие, куда менее приятное для меня, так как яхта, на которой я жила, что-то вроде Ноева ковчега, оказалась забитой людьми, как улей — миллионами пчел. В коридоры пробивался дым, но его никто не замечал, кроме меня, а люди продолжали есть, безостановочно набивать рот едой, сидя за длинными банкетными столами, как в фильме о Гарри Поттере, пока дым заполнял каюты. Единственной, кто видел это, была я, но никто не слышал меня, потому что из-за ларингита я потеряла голос. Ну прямо притча о мальчике и волке.

Кое-кто сказал бы, будто дневник оказался прав, а циник и вовсе предположил бы, что, позволив своим мыслям сосредоточиться на подробностях уже известного сна, я с неизбежностью увидела свой сон наяву. И я, как было предсказано, проснулась оттого, что Розалин с визгом уронила горшок на пол.

Откинув одеяло, я соскочила с кровати и упала на колени. Накануне я послушалась собственного голоса, посоветовавшего мне спрятать дневник под половицей. Если Тамара-Из-Завтра считала это важным, я не могла не последовать ее совету. Кто знает, почему она — или я — собиралась идти на все, желая скрыть игру своих гормонов? Может быть, Розалин решила сунуть нос не в свои дела, и она, или я, не написала об этом? Последние пару ночей я приставляла к двери своей спальни деревянное кресло. Конечно, Розалин этим не остановить, но, по крайней мере, ее визит не остался бы незамеченным. С тех пор она не видела меня спящей. Во всяком случае, насколько мне известно.

Я сидела на полу около двери и в который раз перечитывала последнюю запись в дневнике, когда услышала шаги на лестнице. В замочную скважину я увидела, как Розалин ведет маму наверх. Вскочив на ноги, я запела и заплясала, а Розалин, закрыв мамину дверь, постучалась ко мне.

— Тамара, доброе утро. У тебя все в порядке? — спросила она.

— Да-да, спасибо, Розалин. Внизу что-то упало?

— Ничего страшного. Это я уронила горшок. Ручка на двери начала поворачиваться.

— Нет, не входите! Я голая! — закричала я, рванувшись к двери и запирая ее.

— Ладно, ладно… — Упоминания о теле, особенно об обнаженном теле, смущали мою тетку. — Через десять минут будет готов завтрак.

— Отлично, — тихо произнесла я, не понимая, зачем ей врать. Мама спускалась вниз — это же здорово! Наверное, в нормальной семье из этого не делали бы ничего выдающегося, но только не в моей, да еще теперь.

Тогда-то я окончательно поняла, насколько важна каждая строчка в дневнике, ведь все они были словно хлебные крошки, которыми я хотела пометить дорогу из моего старого дома в мой новый дом. Каждое слово было открытием, ключом к тому, что происходило у меня под носом. Когда в дневнике появилась запись, я услышала, как Розалин что-то уронила и вскрикнула, побудив меня заняться чтением. Я должна была понять, что в обычных обстоятельствах она ничего не уронила бы, значит, произошло нечто такое, почему она все же уронила горшок. Зачем ей надо было лгать о том, что маме ни к чему спускаться вниз? От чего она оберегала меня? Или себя?

Я опять уселась на пол, прислонилась спиной к двери и стала читать запись, которую обнаружила накануне.

5 июля, воскресенье Надо рассказать Уэсли о папе. Ненавижу его, когда он смотрит на меня с жалостью. Если я ему не нравлюсь, значит, не нравлюсь. Отец, совершивший самоубийство, не делает меня лучше — хотя почему бы и нет? — и как Уэсли узнал о папе? Наверное, я лицемерю, когда говорю об этом, но мне совсем ни к чему, чтобы люди думали обо мне иначе, узнав о папе. Мне всегда казалось, что я хочу другого, настоящей симпатии. Я могу привлечь к себе всеобщее внимание, в конце концов, могу быть тем, кем хочу быть.

Я думала, мне это по душе. Если не считать первый месяц после смерти папы — ведь это я нашла его, поэтому мне задавали много вопросов, поили чаем, хлопали по спине, пока я с рыданиями делала заявления полицейским; а потом в клетке у Барбары, где Лулу было приказано не спускать с нас глаз, в результате для меня все свелось к ежечасному горячему шоколаду и дополнительным порциям зефира, — но особого внимания я не получила. Если не считать повышенного внимания со стороны Артура и Розалин, то в следующем месяце я превратилась в Золушку.

Помнится, я сразу невзлюбила Сьюзи, новую ученицу в нашем классе, но потом узнала, что ее брат играет в регби за «Лейнстер», и сразу же подсела к ней на уроке математики и целый месяц проводила у нее уик-энды, пока брата не исключили из команды, когда он поломал чью-то машину, выпив слишком много водки и «Ред Буллов». Желтая пресса разделала его под орех, и он потерял спонсоров из компании, производившей контактные линзы. Никто больше не хотел его знать. И через неделю я тоже бросила Сьюзи.

Не могу поверить, что написала это. Самой противно.

Как бы там ни было, Уэсли переменился в лице, когда я рассказала ему о папином самоубийстве. Наверное, нужно было сказать что-нибудь другое, например, папа погиб на войне или — не знаю — что-нибудь по-обыденнее. Неужели прозвучало бы странно, если бы я добавила: «Кстати, насчет самоубийства. Я пошутила. Папа умер от сердечного приступа. Ха-ха-ха».

Нет. Может быть, и нет.

Кто такой этот чертов Уэсли? Я посмотрела на дату. Опять завтра. Итак, завтра я встречусь с Уэсли. Наверное, он поднимется по стене Форта-Розалин, чтобы поздороваться со мной?

Посмотрев ночью самый фантастический из моих снов, я проснулась гораздо более усталой, чем была вечером. После такого сна мне хотелось лишь одного: лежать и лежать в постели все утро — или весь день. Увы, не получилось. Говорящие часы стукнули в мою дверь, прежде чем войти.

— Тамара, уже половина десятого. Мы едем на десятичасовую службу, а потом на рынок.

Я не сразу сообразила, о чем говорит Розалин, но потом промямлила, мол, я не церковный человек и не жду, когда на меня прольется ведро со святой водой. Однако это был неправильный ход. Розалин быстро оглядела мою комнату, видимо, желая убедиться, что за ночь на стенах не появились адские рожи, и не стала со мной спорить, наоборот, как будто обрадовалась, ведь, по ее словам, оставшись дома, я могла приглядеть за мамой.

Аллилуйя!

Я слышала, как зашумел мотор, представила Розалин в двойке, с брошью и в шляпке с цветами, хотя видела, что шляпок она не носит. Представила Артура в цилиндре, сидящего в «кадиллаке», и весь мир, разрисованный сепией, пока они ехали на воскресную службу. Я была до того счастлива остаться дома, что у меня даже не мелькнуло мысли: а вдруг Розалин не хотела, чтобы нас видели вместе в церкви или на рынке? Чуть позже эта мысль пребольно кольнула меня в сердце. Тем не менее она не помешала мне опять заснуть, и не знаю, сколько я проспала, пока не услышала гудок автомобильного клаксона. Не обращая на него внимания, я попыталась вернуться в свои сны, однако сигналы становились все громче и продолжительнее. Тогда я сползла с кровати и распахнула окно, собираясь наорать на обидчика, но вместо этого рассмеялась, так как увидела сестру Игнатиус, втиснутую в желтый «фиат-чинквеченто» с еще тремя монахинями. Она сидела сзади, около открытого окошка, и чуть ли не всем телом высунулась в образовавшуюся дыру, как будто ей вдруг захотелось рвануть навстречу солнцу.