Лаванда для отца-одиночки (СИ) - Кальк Салма Страница 35

На улице стало немного лучше. Когда подъехала папина машина, Юма уже даже почти продышалась.

— Простите, господин Жервез, так вышло, — говорил папе растерянный Фред.

— Уж вышло, так вышло, — вздохнул папа. — Ну что, поехали домой?

— Да, папа, поехали, — она сама изумилась, каким несчастным голосом это сказала.

— На заднее сиденье, я присмотрю, — о, тут и госпожа Лаванда тоже.

Правда, по дороге госпожа Лаванда держала руку на лбу Юмы, и оттуда пробивался такой же свет, как от рук целителей. И становилось чуточку, но легче.

А дома папа довёл до комнаты, а госпожа Лаванда помогла раздеться и лечь. И напоила каким-то горьким отваром, от него стало немного проще, и поставила рядом таз — сказала, на всякий случай.

Не надо никакого всякого случая, хорошо? А пить Юма больше никогда в жизни не будет. Потому что всё было так здорово, и чем закончилось? У-у-у-у, дурацкая взрослая жизнь!

22. Никто не скажет, как правильно

22. Никто не скажет, как правильно

Тео сидел в гостиной, дурак дураком, и снова не знал, что делать дальше.

Наверху Лаванда осталась с Эжени и сказала, что справляется. К нему пришёл Трофей, с громким мурканьем заскочил на спинку дивана и уселся там, сверкая своими янтарными глазами.

Вообще, конечно, дело житейское. Все когда-то так попадали, в юности-то, и видимо, не только мальчики, девочки тоже. Всё дело в том, что нет опыта, но какой, к дьяволу, опыт в неполных шестнадцать?

Сам он пару раз встрял подобным образом ещё до окончания школы, и потом матушка вздыхала и выговаривала, что так нельзя, а отец посмеивался и говорил, что нужно пробовать заранее, и лучше делать это понемногу и дома. И давал попробовать, что уж, и говорил, что делать, чтобы не опьянеть быстро и тяжело. А Эжени, кажется, никто не говорил. Ну, скажет он ей наутро, что нечего пить, потому что маленькая ещё, и что? Она разбежится послушаться?

Поэтому-то он и не знал, куда девать злость и беспокойство.

И на кого злость? На неё? Да чего там злиться-то, попала во взрослую компанию, а там никто за ручку не водил. И компания-то, как понимал Тео, приличная — даже пара целителей нашлась, и там на месте ей помогли, и ему позвонили, и на улицу вытащили. И выглядели очень изумлёнными, потому что свои-то вроде взрослые уже, а парни Филибера, наверное, если и пили, то немного совсем, а может, и вовсе нет. Самым изумлённым был старший Филиберов племянник, тот самый чемпион и студент-боевик. В другой ситуации Тео бы даже посмеялся, вспоминая его лицо, но… что-то невесело.

Сверху спустилась Лаванда.

— Я оставила дверь приоткрытой, если что, мы услышим, — и села рядом. — Ничего страшного, поспит, завтра пострадает ещё немного, и всё будет в порядке. Не ругай её утром слишком сильно, хорошо? Она, наверное, не знала, что так получится.

— Да я понимаю, что не знала, — вздохнул Тео, — хорошо понимаю.

— Ей и так несладко.

— Вот-вот. Нет, я не собираюсь орать и строить, это ж бесполезно. Ну, наору, она ж из духа противоречия пойдёт и сделает наоборот.

— Не исключено, — кивнула Лаванда.

А потом просто обхватила его за плечи одной рукой, а второй взяла его за руку. И так они сидели какое-то время, а потом сначала Трофей отправился наверх, а потом и они ушли к себе. В конце концов, если что, прибегут.

Но никакого «если что» не случилось, и утром Эжени спустилась вниз — бледная до зелени и совершенно несчастная.

— Есть не могу, — сообщила она первым делом, а Тео с Лавандой как раз завтракали.

— Сейчас сделаем тебе лекарство, — Лаванда принялась кипятить воду и заваривать какую-то траву.

Эжени забралась на высокий табурет у окна, взяла у Тео стакан воды и выпила залпом.

— Голова болит? — спросил Тео.

— Болит, и вообще как-то тошновато, — вздохнула Эжени. — Это что, всегда так бывает? А чего тогда люди всё время пьют?

— По всяким поводам пьют, это, знаешь ли, у всех по-разному. Ты хотя бы ела там что-нибудь?

— Не помню… кажется, не особо.

— Еда-то была?

— Конечно, была, и вообще всё было здорово! Отличная компания. Пели, танцевали, — вздохнула Эжени. — Им-то ничего не было!

— Наверное, они не забывали есть, — сказал Тео.

— А если есть, то ничего не будет, да?

— Тоже будет, но не так быстро. Что ты вообще знаешь о влиянии алкоголя на организм человека?

— Да ничего, — сказала Эжени с особенно горестным вздохом. — Видела только, что люди пьют, и им ничего за это не бывает. Или что совсем в несознанке потом валяются, как Ларри, мамин второй муж и отец близнецов. Лучше уж в несознанку, наверное.

— Так есть правила.

— Их бы знать, да?

— Конечно. Не забывать есть, не пить ничего незнакомого и непонятного, не мешать разный алкоголь друг с другом. Ты, наверное, мешала?

— Ой, да. Там было вино, сначала кислое, а потом вкусное, потом снова кислое, потому что вкусное быстро закончилось, белое такое, с пузырьками, но на вкус не как газировка, а прямо волшебное какое-то. А потом я пробовала что-то очень крепкое, и нужно было запить, а нашлось только пиво…

Тео очень захотелось рассмеяться, потому что рассказ показался необычайно знакомым. У него было что-то похожее, только без вина, а просто пиво вперемешку с чем-то крепким, он уже и не помнил за давностью лет. Но кажется, смеяться не нужно.

— У меня было так же, тоже в предпоследнем классе школы.

— И что потом?

— Потом долго не брал в рот ни капли, до выпускных экзаменов, — а там взялись отмечать, и тоже доотмечались.

— И что тебе дома сказали? Дедушка и бабушка?

— Бабушка отругала, а дедушка сказал примерно то же, что я тебе сейчас.

— Да? Ну ладно. Я сама уже поняла, что я была полной дурой. И пожалуйста, не ругай Фреда, он мне говорил, что не нужно пить. Но меня уже понесло, — вздох оказался каким-то особо горестным. — Он же потом тебе позвонил, да? Я совсем плохо помню, у меня голова кружилась.

— Да, он всё сделал правильно.

Лаванда процедила свою траву и дала ей.

— Пей, станет легче. И спи дальше, что ли?

— Можно, да? — она глотнула и скривилась. — Фу, как горько!

— Зато легче станет, — непреклонно сказала Лаванда.

— А вы… откуда знаете?

— Да мне тоже доводилось пить больше, чем следует. Правда, уже в студенчестве. И когда сначала в колледже училась, и потом уже в Академии. Меня спасали, потом я научилась спасать других.

Эжени внимательно выслушала, мужественно допила и сползла с табурета.

— Спасибо, госпожа Лаванда. Мне вправду чуточку легче. Можно, я пойду спать?

— Иди, — Тео улыбнулся просто без каких-то там задних мыслей.

Вчерашняя злость ушла. Эжени было жаль, но тут ведь как — за неё этот опыт никак не проживёшь, хоть и хочется, чтобы никакого негативного опыта у неё не было.

Но научится ли она встречать невзгоды взрослой жизни, если не найдёт нигде того опыта?

Или у неё уже достаточно разного негатива, и нужно наоборот, искать и переживать хороший опыт и всякие радостные дела?

И никто ж не скажет, как правильно, хоть ты тресни.

23. День вселенских неудач

23. День вселенских неудач

— А сейчас о реставрации Роганов нам расскажет Эжени Жервез.

Что ж так сразу-то? Юма опоздала, получила нагоняй от господина Триплена и миллион взглядов от одноклассников. Фред смотрел сочувственно, а все остальные — всяко-разно.

Что ж, пришлось выходить, вспоминать, что там она читала про эту дурацкую реставрацию и почему это вообще важно, и показывать на карте — где Паризия, куда сослали Наполеона, откуда он потом вернулся на целых сто дней, и куда его отправили потом, откуда уже выбраться не удалось, а ему, наверное, хотелось, и всё такое.

— Ну, после отречения Наполеона остался его сын, его звали Луи-Наполеон, он был Роган наполовину, и ещё другая линия, принц Анри и его сыновья, но они не захотели реставрироваться, у них и так всё было хорошо. Принц Максимилиан сказал, что готов стать советником нового короля, пока тот маленький. И всё. А его отцу было уже лет семьдесят, что ли, ему, наверное, вообще уже дела не было до всех этих вещей. Поэтому королём стал Наполеон второй, а после он даже назвался императором. Но его сын принц Антуан не смог ничего сделать с новой революцией, и тоже отрёкся, и основал «Четыре стихии», — чего ещё говорить-то?