Волки и надзиратели - Сильвия Мерседес Страница 36

Она без слов прошла к двери. На пороге она замерла. Я боялся, что она вернется и продолжит расспросы. Сердце неприятно гремело в горле, я ждал…

Она пожала плечами и ушла. Без слов. Без еще одного взгляда.

Я вздохнул и согнулся над спинкой стула, уперся локтями в нее и закрыл глаза. Боги, во что я ввязался? Привел сюда охотницу Элораты. Обработал ее раны. Заботился о ней.

— Дурак, — пылко прошептал я. — Такой дурак! Как только она восстановится, она нападет на тебя. Она поборола власть ведьмы раз, но это не навсегда. Элората удвоит хватку, — я покачал головой, длинные волосы упали на плечи. — Если бы ты был умнее, бросил бы ее истекать кровью и покончил с этим.

Я не был неправ. Так поступил бы мудрый человек. Тот, кто хотел выжить. Но…

Я не мог заставить себя жалеть о своем выборе, даже если он был глупым.

* * *

Медленно прошли четыре дня.

На рассвете пятого я поднимался по лестнице дома Фэндар в облике человека. Я приходил к своему пациенту в это время, пока волк внутри не начинал проступать сильнее. Мне не нравилось быть зверем в доме. Особенно тут, в своем доме. Вместо этого я днями и ночами ходил по лесу, искал следы других оборотней или слуг Элораты, посланных за охотницей. Пока что ничего не было.

Но я не мог расслабляться.

Я надел этим утром старую одежду, как только мои конечности смогли влезть в рукава и штаны. Гардероб с хорошей одеждой еще был в моей старой спальне, все было двадцатилетней давности, конечно, и не очень хорошо сидело на моем похудевшем теле. Но я хотя бы не был голым. В такой одежде я даже осмелился пару раз сходить в Гилхорн, ближайший город, который стоял у границы подступающего леса. Я нашел монеты в кабинете отца, так что мне хватило денег на хлеб, сыр и колбасу, все это я принес на тарелке к старой комнате моей матери.

К комнате Бриэль.

Жар прилил к щекам, пока я шел к ее двери. Я ощущал себя немного глупо, так ухаживая за ней. Как слуга в своем доме! Но, если честно… мне это даже нравилось. Было приятно снова о ком-то заботиться.

Я замер у ее двери в мрачном коридоре с подносом в руке, постучал. Внутри послышалось оханье, тихое ругательство и вялое:

— Кто там?

Уголки моего рта приподнялись.

— Это я, — тихо ответил я.

Еще пара тихих ругательств, резче прошлого. А потом она громко кашлянула и позвала:

— Входи.

Я открыл дверь и прошел в комнату. Внутри было все еще темно, но Бриэль зажгла свечу, и в ее свете я увидел ее, сидящую у подушек, протирая ладонями глаза. Ее волосы спутались вокруг ее личика.

Я замер на пороге. Я старался не делать этого, но взгляд скользнул вниз. Она была в ночной рубашке моей матери, с лентами и кружевом вокруг широкого выреза воротника. Одежда была нарядной, не подходила дикой Бриэль. Но она была очаровательна и так. Со спутанными волосами и сонным лицом.

Я тряхнул головой и прошел по комнате, опустил поднос на столик у кровати рядом со свечой. Она убрала руки от лица, посмотрела на тарелку, не на меня. Я видел, что ее взгляд пытался повернуться ко мне, но она быстро сосредоточилась на скромном завтраке.

— Ты не обязан это делать, — сказала она, сонный голос был похож на рычание больше моего. — Ухаживать за мной. Я не леди. Я привыкла заботиться о себе.

— Не переживай. Я не собираюсь делать это привычкой, — я сел на край кровати. — Мне нужно проверить твою рану, убедиться, что нет заражения. Если что-то не так, нужно увидеть это, пока не… — я не стал заканчивать, но протянул руки. Они недолго будут человеческими, способными перевязать, нанести мазь или зашить.

Бриэль попыталась посмотреть мне в глаза, продержалась немного и опустила ресницы. Она долгий миг сидела и не двигалась.

А потом без слов сдвинула ночную рубашку, оголяя бинт на плече. Она вытащила руку из рукава, прижала ладонь к груди, удерживая кружево и ленты на месте. Она отвернула голову от меня и смотрела на стену.

Мое горло сжалось.

После всего, что я видел и делал, голое плечо не должно было так меня смущать. Боги, я дни назад разрезал одежду на ее теле и обработал открытую рану! Почему я так реагировал на маленький участок открытой кожи?

Но я не мог игнорировать участившийся пульс, пока я смотрел на гладкую белую кожу с веснушками. Я не мог отрицать желание опустить ладонь, провести пальцем по ее горлу, ключице, руке, глядя, как мурашки проступают от моего прикосновения…

Я кашлянул, нахмурился и сосредоточился на бинте. Я деловито развязал ткань, осторожно поднял ее руку и увидел, что она скривилась. Она еще ощущала боль, хотя рана заживала, на бинтах почти не было крови, и шрам со стежками были аккуратными, здорового розового цвета. Меня обрадовала моя работа. Двадцать лет не заставили меня забыть основы. Я мог бы стать неплохим доктором, если бы у меня был шанс закончить обучение.

— Хорошо, — сказал я строгому профилю, отвернутому от меня. — Заживает лучше, чем я ожидал. Как ощущается, когда я так делаю? — я поднял ее руку на уровень плеча и чуть пошевелил.

Она снова скривилась.

— Не очень хорошо, — призналась она. — Но и не слишком плохо.

— Что ж, никто не ожидал чуда за пару дней, — я вытащил чистые бинты из кармана туники и перевязал ее руку, стараясь учесть ее боль. И стараясь не замечать, как покалывало пальцы, когда я задевал ее голую кожу. Закончив, я помог ей просунуть руку в рукав, поправил ленты и кружево на ее плече, закрыв бинты.

Она ни разу не посмотрела на меня.

Я встал, прошел по комнате к графину и чаше на тумбочке, стал отмывать руки кусочком мыла, делая это усерднее, чем нужно было. Стоя спиной к ней, я бросил поверх плеча:

— Через день или два уже можно будет путешествовать.

— О? — ее голос звучал почти как у ребенка. Я еще не слышал ее такой. — Хорошо, — добавила она после паузы.

Я стоял у чаши с руками в воде, делая вид, что еще мыл их. Я просто боялся. Боялся повернуться к ней.

Последние четыре дня мы не обсуждали, что будет, когда ей станет лучше. Пока я был в облике человека,