Шесть соток волшебства - Юлия Стешенко Страница 40

же мягко, ласково покачивалась земля — словно мать, убаюкивающая дитя. На душе было тихо и пусто той пронзительно-счастливой пустотой, которую буддисты опрометчиво называют «дзен». Какой там нахрен дзен! Чекушечка в одно жало и поверху крепленой «Балтикой» полирнуть — вот где блаженство! Алкоголь, всасываясь в кровь, растворял наросшую за день корку тревог и переживаний, утишивал обиды и дарил нежную, светлую радость. Золотая лодка полумесяца покачивалась на черных волнах ночи, и Вадик, мечтательно улыбнувшись, помахал ей рукой. Сейчас он ощущал единение со вселенной — с луной, со звездами, с кружащейся в бескрайних безднах космоса планетой. Как мала и ничтожна человеческая жизнь! Как могуч и прекрасен сам человек, способный вместить в себе весь мир!

Человек… Человек — это звучит гордо!

Тяжело качнув головой в полном согласии с горьковской максимой, Вадик с некоторым усилием отлепился от стены — и застыл, оторопело разинув рот.

За гаражом, на самой границе света и тени, стоял Славка Белобоков. Та самая косуха, в которой его похоронили. Те самые перчатки и те самые джинсы дурацкие, с заклепками вдоль карманов. Славка Белобоков, весельчак, заводила и безбашенный гонщик, влетевший этой весной под «Газель». Вадик приходил на похороны. И даже оставил фуфырик на свежей могиле, воткнул маленькую бутылочку в рыхлую влажную глину.

Славка сделал шаг вперед. Подрагивающий свет тусклой лампочки выхватил равнодушное бледное лицо. Поперек лба к виску тянулась широкая кровавая полоса.

— Ч-чур меня, — прыгающими губами выдавил Вадик. — Нет тебя. Ты в м-могиле. Чур меня.

И сильно, с подвывертом ущипнул себя за бедро, позорно вскрикнув от боли.

Славка не исчез.

Огромный, темный, чудовищно, непоправимо материальный, он медленно выходил из тьмы. Теперь Вадик видел кровь, красными каплями закипевшую на куртке, слипшиеся, спекшиеся у виска волосы.

— Тебя нет! — в безнадежном, отчаянном протесте выкрикнул Вадик. — Это все водка, у меня белочка, тебя нет!

— Уже нет, — разлепил синюшные губы Славка. Голос у него был глухим и гулким, словно из бочки. — Меня нет. И тебя скоро не будет.

— Нет! Я не пойду с тобой! Сгинь, пропади, отче наш, иже еси на небеси, — скороговоркой забормотал Вадик и тут же сбился. Дальше первой строчки он молитву не помнил. А бабка ведь учила! Учила бабка! Всегда говорила: «Слушай, запоминай, «Отче наш» — первая молитва, она и поможет, и сохранит». А Вадик не слушал. И вот! Вот что теперь! — Отче наш, иже еси на небеси. Отче наш, иже еси на небеси. Отче наш, иже еси на небеси, — раз за разом повторял Вадик, словно надеялся компенсировать качество количеством.

— Не молись. Бог пьяниц не слушает, — растянул мертвые губы в ухмылке Славка. — Не нужна тебе жизнь? На водку ее тратишь? Сам смерть приближаешь? Ну вот, услышали на том свете твое желание. Исполнили, — Славка протянул темную, перепачканную в земле руку. — Пойдем со мной.

— К-куда?

— В могилу. Кто жить не хочет, тот в земле должен лежать, — тусклым голосом прогудел Славка.

— Но я хочу! Я хочу жить! У меня жена, дети… То есть нету пока, — опомнился Вадик, сообразив, что потусторонний посланник может быть в курсе его личной жизни. — Но Дашка беременная, скоро сын родится! Нельзя мне в могилу!

— А пьешь зачем? — подозрительно прищурился покойник. — Если бы ты жену и ребенка любил, домой бы спешил, а не водку ночами по гаражам жрал.

— Последний раз! Богом клянусь, это последний раз! — истово перемахнул себя крестом Вадик. — Вот как раз сегодня решил — больше ни капли! В рот проклятую не возьму, даже не понюхаю! Господом Богом клянусь, девой Марией и Николаем Угодником, — горестно всхлипнув, Вадик повалился на колени, больно всадившись правой чашечкой в камень. — Не забирай меня в могилу! Пить брошу, гараж продам, буду Дашку любить! Сына настоящим мужиком воспитаю, Славиком назову! Не забирай меня!

Покойник, склонив голову, смерил коленопреклоненного Вадика испытующим взглядом.

— А не врешь?

— Да чтоб мне сдохнуть! — выпалил Вадик и прикусил язык. Но было поздно.

— Смотри. Ты сам сказал, — ткнул ему в лоб холодным пальцем мертвец. — Еще раз напьешься — ко мне в могилу ляжешь. А гараж продавать не надо, — внезапно смягчился Белобоков, и на мгновение Вадик узнал в потустороннем госте того парня, с которым гонял на мопедах по окраинам. — Гараж — дело хорошее. Только бухать там не надо. Надо технику чинить.

— Буду! Буду чинить, — закивал Вадим, даже зажмурившись от усердия, а когда открыл глаза, Славки уже не было. Только лежала на земле перепачканная в земле байкерская перчатка.

— Ну надо же. Я даже подумать не могла, что эта хрень так плотно схватится. Хоть стены штукатурь! — Инга отбросила в сторону еще один ватный диск, густо измазанный тональником и серо-зелеными пуповскими тенями. Лоб и левая щека у Славика уже восстановили естественный цвет, но все остальное хранило потусторонний могильный оттенок. Щедро полив ватный диск мицелляркой, Инга провела полосу на правой щеке, собирая присохшие капли томатной пасты. — Перчатку не жалко?

— С чего это вдруг? Я мотоцикл расхреначил, и то не жалею особо. А уж потерю перчатки тем более переживу.

— Ну мало ли… — улыбнувшись, Инга мазнула Славика ваткой по кончику носа. — По-моему, ты очень круто выглядел в этих перчатках.

— Я всегда выгляжу круто, — обхватив Ингу за талию, Славик дернул ее на себя и усадил на колени. — Хоть в перчатках, хоть без.

— А без чего еще ты выглядишь круто? — Инга провела диском по синюшным губам, собирая консилер и тени VAMP — глубокий антрацитовый серый, шелковистая текстура, легкая растушевка.

— Не провоцируй меня, женщина! — Славик прижал Ингу, вминая пальцы в бедра. Через тонкие джинсы она чувствовала его нарастающее возбуждение.

— Прости. Не буду.

Медленный, тягучий поцелуй горчил. Наверное, от мицеллярки.

Глава 37 Старушка старушке рознь

Глава 37 Старушка старушке рознь

Мысль о Валентине сидела в памяти занозой. С одной стороны, Инга понимала, что не услышит ничего нового. Да и в целом разговор обещал быть не самым приятным. Судя по тому, как Валентина поддразнивала Ингу, не сообщая при этом ни грамма полезной информации, женщина она была крайне самолюбивая и, пожалуй,