Карин Эссекс - Похищение Афины Страница 42

— Наша Фарах читает наизусть из святой книги, Корана. Богу неважно, кто родится, мальчик или девочка. Аллаху подвластны и небеса, и земля. И все, что случается с нами, происходит по Его воле. Одним из Своих подданных Аллах посылает сыновей, другим — дочерей.

Синьора Пизани закончила переводить и заметила:

— У нас в Венеции люди придерживаются точно таких же взглядов.

— Пожалуйста, передайте этой девушке, что и у нас в Шотландии вера такая же. Здоровое дитя — дар небес.

Фарах согласно кивнула, потом добавила:

— Все мы знаем записанное в Коране, но некоторые люди празднуют только рождение сыновей. А когда рождается дочь, они горюют о том, что в мир явилась еще одна женщина.

Ханум — возможно, капитан-паша посоветовал ей сменить тему разговора, если он коснется вопросов разногласий или примет неприятный оборот, — громко объявила, что для развлечения гостьи они приготовили музыкальные выступления.

Мэри с облегчением перевела дух. Она не могла понять тот странный образ жизни, при котором мужчины так строго отделены от женщин, но ей не хотелось показывать своего неодобрения этим милым женщинам, которые сделали, похоже, все возможное, чтоб принять ее радушно и позволить заглянуть в их тайный мирок. В качестве супруги дипломата — и доброй христианки — она не собиралась судить образ жизни других, но намеревалась показать добродетели своей страны с самой лучшей стороны.

Песни были очень мелодичны, две женщины вели аккомпанемент на струнных инструментах, по виду напоминавших мандолину с длинным грифом. О пении Мэри составила высокое мнение, об этом она могла судить, поскольку и сама играла на фортепиано. Что же касалось танцев, то они показались ей откровенно неприличными, что было странно для женщин, которые даже не показываются на глаза мужчинам. Но те движения, изгибы телом, раскачивания бедер, которые она наблюдала, больше подошли бы для исполнения Эмме Гамильтон, да и то в сугубо интимной обстановке. До чего странно, что женщины, ведущие столь строгий образ жизни, позволяют себе прилюдно выполнять движения, в самой полной мере имитирующие сексуальный акт.

Мэри поблагодарила танцовщиц и решила, что будет уместным похвалить нарядный гардероб турчанок, который она и вправду находила великолепным, полным такого вихря цветов и оттенков, какого никогда не видела дома. Юбки были сшиты из шелков самого разного рисунка, их дополняли шали, задрапированные вокруг бедер или на плечах. Наряд самой Ханум был в особенности поразительным: глубокого синего цвета бархатное платье имело отделку из горностая по воротнику и лацканам. Голова каждой из присутствующих была покрыта блестящим шарфом, концы которого, подобно лентам чепца, струились по спинам. И когда Ханум услышала восторженные слова Мэри об их одеждах, ее глаза засияли как звезды.

Оказалось, что она заказала для гостьи два платья, сшитых на турецкий манер. Оттенки топазовый, изумрудный и золотой сменяли друг друга, и сказать, какое из платьев красивей, было невозможно. Мэри приложила их к себе, и солнечный свет из расположенных высоко вверху небольших окошек заставил платья сверкать, подобно драгоценным камням. Юбки были украшены темно-золотыми нитями, а яркие шали усыпало множество крохотных жемчужин. Также Мэри преподнесли очаровательные золотые туфельки с меховыми помпонами, и этот мех точь-в-точь подходил к меховой отделке темно-малиновой накидки, которую Ханум держала в руках, чтобы Мэри могла ее примерить.

Довольная тем, что накидка оказалась ее гостье впору, Ханум накинула на голову Мэри шарф, оставив ее длинные локоны свободно развеваться. От чего ее лицо разгорелось больше — от новой дружбы или от щедрых подарков, — Мэри и сама не могла бы сказать, но в одном она была уверена: счастливый блеск ее глаз и благодарная улыбка отнюдь не были данью дипломатической вежливости. И хоть она не могла произнести и двух фраз на языке Ханум, она не сомневалась, что они понимают друг друга.

— Теперь вы одна из нас, — повторила синьора Пизани вслед за Ханум, и Мэри, не дослушав ее английских слов, поняла их значение и пылко обняла новую подругу.

Неожиданный приход капитан-паши прервал веселье. Он оглядел комнату недоумевающим взглядом и что-то спросил у сестры. Внезапно все присутствующие прыснули от смеха, а переводчица обратилась снова к Мэри:

— Капитан-паша спрашивает свою сестру, куда она вас подевала.

— Капитан-паша, разве вы меня не узнаете? — лукаво спросила Мэри.

— Совершенно не узнал. Передо мной настоящая турчанка, — заявил он, и глаза его блеснули весельем. — Сегодня к нам пожаловал особый гость. Думаю, он будет рад встрече с вами.

Паша приказал всем женщинам удалиться на свою половину во втором этаже дома и проводил лорда Элджина к себе. Солнце уже спряталось, и комнату, в которой сейчас находилась одна Мэри, освещала лишь небольшая лампа. За дверьми послышались голоса приближающихся мужчин, углубленных в беседу.

— Это мой личный кабинет, — услышала она слова хозяина, и он распахнул дверь.

Элджин сделал шаг внутрь и внезапно испуганно отпрянул.

— О, извините, мадам, — воскликнул он и, быстро отступив, встретил смеющийся взгляд хозяина.

— Как вы вежливы с дамами, оказывается, господин Элджин, — произнесла Мэри.

Элджин резко обернулся. Перед ним, выйдя из сумрака, стояла жена.

— Замечательно, хитрецы вы оба эдакие! — воскликнул он и, обняв талию жены, прошептал: — Какая же вы негодница, леди Элджин.

Хоть Элджину до сих пор докучали головные боли и приступы кашля, которые доктор называл астматическими атаками, состояние его после пережитого на Рождество припадка заметно улучшилось. Но его болезнь, какой бы она ни была, начала глодать его нос. Странным образом кожа около ноздрей не только не приобрела здорового вида, но за последний месяц даже ухудшилась. Мэри потихоньку поинтересовалась у доктора Маклина, не заболел ли ее муж проказой или оспой, но доктор уверил ее, что Элджин в довольно сильной форме подвержен какой-то инфекции, симптомы которой пока не являются ясными. Картина заболевания должна проясниться со временем. Мэри надеялась на лучшее и каждую ночь молилась Богу о выздоровлении мужа и даже, пряча от себя собственную смелость, о том, чтобы к нему вернулась прежняя красота. Ей совсем не нравилось, как стал выглядеть ее Элджин, а ведь именно его красота и вызывала у нее те приливы нежности и любви, которые так привлекали ее мужа.

— Я привез фортепиано леди Элджин, — объяснил он, когда паша ввел его в гостиную.

— Дамы пожелали послушать, как я играю, потому я и послала за инструментом, — объяснила его жена. — Утром я непременно поиграю для них, но я не предполагала, что посыльным окажется такой важный господин.