Кадры памяти (СИ) - Жукова Юлия Борисовна Страница 6

Лиза мне сразу не понравилась, и я не приложил ни малейшего усилия, чтобы это скрыть. Конечно, Наставник постоянно говорил, что при моей значительной одарённости предсказателя я абсолютно не разбираюсь в людях, и теперь я всё больше склоняюсь к мысли, что осудил её несправедливо. Но с другой стороны, я не просто какой-то уважаемый сноб, я проводник воли богов! Азамат говорит, что все мои попытки развести его с Лизой только сильнее их сближали — что ж, скорее всего это не случайно. Я горжусь тем, что являюсь орудием в руках высших сил, даже если ради этого приходится идти против правды.

Самое неприятное в Лизе — помимо того, что Азамат с первых слов преисполнился к ней трепетного восхищения, чего за ним никогда не водилось, — было то, что я не мог и до сих пор не могу толком предсказывать её будущее, впрочем, прошлое тоже. При всём сосредоточении я вижу или слышу только крошечные обрывки, и тут же всё кончается. То какая-то пещера привидится. То распотрошённая рыбина на столе. То загадочное земное целительское устройство (и это я теперь знаю, что оно целительское, а когда увидел, понятия не имел, что это за инструмент для пыток). То услышу шакалий вой, то грохот вулкана… Ещё несколько раз слова всплывали — мерин, парк, лилии, матушка, лыжи, кольцо. Ну и что из этого следует? Я перепробовал все методики толкования, какие были изобретены за историю Муданга. Зарисовывал изображения, отыскивал записи похожих звуков, записывал слова, дышал самыми невообразимыми курениями, смотрел заказные сны, но так и не получил ни одного цельного события. Мне оставалось только решить, что эта женщина — провозвестник грядущего хаоса, и забросить попытки её разгадать, пока мой разум не дал трещину. Эцаган несколько дней отказывался заходить в мою каюту из-за густых запахов благовоний, Азамат в открытую на меня кричал, как в детстве, а двое из команды намекнули, что хорошо бы не пить с утра. Вдобавок я чуть не задушил эту несчастную землянку, а она меня затем чуть не застрелила, не говоря уже о том, что она умудрилась отравиться совершенно безобидным отваром солнечных грибов, который применяется для прояснения ума. Я мог только предположить, что весь её ум состоит из тумана, который нормальные люди стараются изгнать.

Но самое ужасное было наблюдать, как мой любимый друг, всегда такой уравновешенный и мудрый, с каждым выдохом теряет часть души в пользу этой стервы. Я метался и пытался как-то это прекратить. Разделить их, поссорить, напугать… Но, как я уже сказал, что бы я ни делал, всё сближало их только сильнее. Правда, должен признаться, я только сейчас понимаю, что их сближение было обоюдным. Поскольку Лизу я не знал и практически ненавидел, я замечал только, как она притягивает к себе моего друга, а что уж происходило в её женской душонке, я понятия не имел и иметь не желал.

— Алтонгирел, одумайся, ты ведёшь себя непростительно! — гремит Азамат, потрясая руками в воздухе. Я мрачно сижу на столе, болтая ногами. — Ты её отравил! Ты вообще понимаешь, что поднял руку наженщину, да ещё с Земли?! Если тебя не пугает грех, то подумай хотя бы, в каком свете ты выставляешь меня перед её соотечественниками!

— А то, что она меня чуть не застрелила, это тебя не смущает? — бормочу я.

— После того, как ты её чуть не задушил? Удивишься, но нет!

Я вскидываюсь.

— Ты круглые сутки с ней лясы точишь, а мне предлагается убираться вон и не мешать! Ты мне за всё время, что она на корабле, доброго слова не сказал!

— Да потому что ты ведёшь себя, как шакал!

— Ну правильно, а она, конечно, безобидная рыбка! И тебя не волнует, что я с тобой всю жизнь, а она на пять дней! Что она с тобой такое делает, чего я не могу?

— Алтонгирел, ты мелешь чушь, — гораздо тише и как-то удивлённо говорит Азамат. — Она женщина, а ты нет. Почему ты вообще себя с ней сравниваешь?

— Потому что она хочет тебя у меня отобрать, вот почему!

Повисает дрожащая тишина.

— Прости, дорогой друг, но я не твоя собственность, — медленно произносит Азамат. — И, кстати говоря, в отличие от меня ты не одинок, а твоя пара, если не ошибаюсь, сейчас подслушивает под дверью.

За дверью действительно раздаются и тут же стихают мягкие шаги. Какой шакал сломал замок Азаматовой каюты?! Я выскакиваю в коридор и чуть не врезаюсь в Эцагана, который как ни в чём не бывало стоит, прислонившись к дальней стенке коридора, скрестив руки на груди.

— Я дёрнул прятаться, — спокойно поясняет он, — а потом решил, что скоро обед, не сидеть же из-за тебя голодным.

— Эцаган, послушай, я…

— Ты не терпишь конкуренции, я знаю, — перебивает он. — А я должен перебиваться теми крохами твоего внимания, которые остаются от обильной трапезы капитана. Не говоря уже о том, что за эти четыре дня я слышу от тебя только требования не приставать и не вытягивать из тебя душу расспросами о твоих проблемах. Что ж, не буду.

Он отрывается от стенки и уходит к своей каюте, не приглашая меня следом. Кажется, я добился своего: меня бросили все.

Но это оказалось ещё не самое страшное. Ночью, пока я метался на постели, не в состоянии решить, звонить ли мне Наставнику за советом или проявить амбициозность и разобраться самостоятельно в том, что натворил, мой Эцаган умудрился ввязаться в неравный бой и получить смертельные раны. Я плохо помню, что происходило после того, как я увидел его изящное тело, залитое кровью, рассечённый лоб и смертную бледность… Какие-то люди появлялись и уходили, кто-то кричал, меня под локти перегоняли то в одно помещение, то в другое.

Вот они, плоды моей зависти и жадности. Наставник всегда говорил, что я пострадаю от зла в моей душе, а я только отмахивался. Страдать я привык, в том числе и от его руки. Но мне и в голову не могло прийти, что мои пороки вызовут к жизни такую мучительную пытку — смотреть, как по моей вине умирает самый важный человек в моей жизни. Когда Азамат был ранен, я плакал. Когда Эцаган — меня просто не стало.

Азамат ведёт меня снова к нему, прощаться, хотя я ничего не вижу и не могу связать двух слов. Моё одеревенение немного колеблется, когда я замечаю в его каюте эту женщину — что она-то там делает? Но я тут же утрачиваю интерес и к этому. Ноги подкашиваются, роняя меня к нему на кровать. Его лицо больше не залито кровью, хотя скорее всего я просто не вижу реальности, а только мои воспоминания о нём. Ещё несколько минут, может, час, и ничего, кроме воспоминаний мне не останется. Я сижу у его одра, холодея, как будто это из меня, а не из него, вытекает жизнь.

И тут вдруг он моргает и улыбается мне. Его дыхание становится ровным и спокойным, он берёт меня за руку. Мертвенно-бледное лицо розовеет, приборчик на руке начинает тикать чаще.

— Ты так и будешь со мной? — спрашивает он. Я не знаю, что он имеет в виду, но киваю.

— Конечно, как ты мог сомневаться.

Он снова улыбается и некоторое время счастливо молчит. Потом он оглядывается по сторонам, трёт глаза, пытается подтянуться повыше на подушке.

— Ты что, ты что, лежи! — выпаливаю я, придерживая его плечи. — Ты же чуть живой!

— Я бы так не сказал, — он задумчиво хмурится. — Я нормально себя чувствую. То есть, конечно, всё болит, но это мелочи, правда?

Я ошарашенно слушаю его болтовню. Я не много умирающих видел в своей жизни, но что-то мне подсказывает, что они так себя не ведут.

— Ты жутко выглядишь, — весело сообщает он мне.

— Ты не лучше, — отвечаю, не подумав.

Он тут же хватается за лицо и нащупывает лоскуток, приклеенный ко лбу.

— Что это у меня? — спрашивает он нервно.

— У тебя на лбу рана, она заклеена чем-то, — отвечаю. Он бледнеет и всхлипывает, но тут замечает ещё кое-что.

— Почему у меня в руке трубка? И что это за браслет? Алтонгирел, что происходит?!

Я ловлю его запястья. Что бы с ним не сделали, это вернуло его к жизни, а значит, пусть торчит!

— Эцаган, плюнь на трубки! Ты живой! Понимаешь? Живой! — я шепчу, срываясь на писк. У меня такое чувство, будто всё тело онемело, а теперь отходит — хочется вылезти из кожи и подождать, пока пройдёт, и в то же время так сладко. Он снова улыбается, а я глажу его слипшиеся волосы и шепчу: — Мой Эцаган, ты меня не оставил, только припугнул идиота, правда же?