Карен Монинг - В оковах льда Страница 9

А теперь в руке странное подергивание. Я изучаю ее, думаю, каких странностей еще ожидать. Возможно, удар по Охотнику что-то со мной сделал. Может, поэтому я сегодня застыла. И, возможно, на горизонте уже маячат вещи похуже.

Но это так на меня не похоже! Мое дело — оптимизм. Завтра будет мой день. Никогда не знаешь, какие великие приключения ждут тебя за следующим углом!

— Ребенок, ты собираешься сидеть и мечтать целый день или подпишешь эту хренову штуку?

Вот тогда я это и увидела. И так удивилась, что челюсть у меня отвисла на целую минуту.

Я же чуть не подписала это!

Он наверняка сидел и ржал до упаду, поздравляя себя.

Я рывком вскидываю голову.

— Ну и на что конкретно направлено заклинание, которое вписано в окантовку этой штуки? — Я никогда ничего подобного не видела. А я встречала множество заклятий. Ро была в них профи. Некоторые были реально мерзкими. Теперь, когда вижу его, не могу поверить, что проглядела поначалу. Умело запрятанное в черном орнаменте, оно мерцало формами и символами, скользило и постоянно двигалось. Один из символов пытался сползти со страницы мне на колени.

Я комкаю лист и бросаю в него.

— Хорошая попытка. Нет.

— Ну и ладно. Существовала вероятность, что ты подпишешь. Это было бы простейшим решением.

Он совершенно не взволнован. Интересно, хоть что-нибудь может его встряхнуть, заставить потерять эту холодность, может он вообще разозлиться, завопить, наорать? Не могу себе представить. Мне кажется, Риодан скользит по жизни с неизменным холодным сарказмом.

— И что бы оно сделало со мной, если бы я подписала? — спрашиваю я. Любопытство. У меня его тонны. Мама клялась, что однажды оно меня погубит. Что-то точно погубит. Есть вещи и похуже.

— Существуют секреты…

— Да, да, бла-бла, и все такое. Поняла.

— Хорошо.

— Не очень-то и хотелось знать.

— Хотелось. Ты терпеть не можешь чего-то не знать.

— Ну и что теперь? — Мы в тупике, он и я. Подозреваю, его «заявление» на самом деле было контрактом. Контрактом, который связывает, сковывает душу и кладет ее в чей-то карман. Я слышала о таких, но не верила, что они существуют. Если кто-то и мог запечатать душу в бизнес-контракт, то только Риодан. Иерихон Бэрронс — животное. Чистокровное дикое чудовище. Риодан не такой. Этот чувак больше похож на машину.

— Поздравляю, детка, — говорит он. — Ты прошла мое первое испытание. И все еще можешь получить работу.

Я вздыхаю.

— Это будет долгий день, верно? У тебя тут обедами кормят? А еще мне опять нужен лед.

Дверь в стеклянной стене его кабинета, о существовании которой я даже не подозревала, открылась в стеклянную кабину лифта.

Честерс оказался больше, чем я думала. И пока мы ехали вниз, я фиксировала виды.

И слегка волновалась.

То, что он позволяет мне увидеть так много, означает: подписала я его дурацкое заявление или нет — он считает меня пойманной.

Стеклянный кабинет Риодана не единственное место, откуда он может за всем наблюдать. Там только вершина айсберга, и, чуваки, я правда имею в виду айсберг, с мегатоннами скрытой информации. Центральная клубная зона Честерса — внутренняя половина в двенадцать этажей, которые видит публика, — это едва ли десятая часть. Основная же часть, где зависают, танцуют и заключают сделки с дьяволом, заключена внутри куда большей структуры. Риодан и его люди живут за стенами клуба, в том, что начинает казаться мне огромным подземным городом. Все стены тут из двустороннего стекла. Эти парни могут быстро попадать на любой этаж, добираться туда на эскалаторах или на лифте, могут в любое время наблюдать за любым участком. Кто-то серьезно продумал дизайн этого места. И никак они не могли построить все это после того, как на Хэллоуин рухнули стены. Интересно, как давно все это здесь торчит — под лощеным, гламурным, пафосным Честерсом, горячей точкой для кинозвезд, моделей и богачей. Я размышляю о том, что этот подземный мир может, как и наше аббатство, прятаться под изменчивым внешним прикрытием уже несколько тысяч лет.

Впечатлить меня сильнее просто невозможно. Тут так здорово, что я даже завидую. Желание все пронюхать вырастает до совершенно нового, высокотехнологичного уровня.

— Нравится то, что ты видишь, детка.

Я принимаюсь обкусывать заусенцы, делая вид, что мне скучно.

Лифт останавливается, и двери с шипением раздвигаются. Судя по моим подсчетам, мы сейчас в полумиле под Дублином.

Первое, что меня изумляет, — это холод. Я закутываюсь в плащ, но это мало чем помогает. Мне нравится, как выглядит кожа. Но я терпеть не могу ее теплоизоляцию.

Второе, что изумляет, — тишина. В большинстве зон Честерса слышны тонкие обрывки музыки или разговоров двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Хоть какой-то белый шум. На этом этаже тихо, как по ту сторону смерти.

А третье, что меня поражает, — темнота.

Риодан ждет меня на выходе из лифта.

— Ты там и правда что-то видишь? — У него есть сверхспособности, которых нет у меня? Я хорошо вижу в темноте, но не в такой же непроглядной.

Он кивает.

Я ненавижу Риодана.

— Ну а я нет. Так что включи какой-то хренов свет. Кстати, Теней тут много?

— Меня они не беспокоят.

Тени его не беспокоят. Тени едят все. Без всякой дискриминации.

— Здорово. Но они беспокоят меня. Свет. Быстро.

— Лампы здесь не работают.

И раньше, чем я успеваю достать фонарик, он достает из кармана свой и протягивает его мне. Самый классный фонарик из всех, что я видела, — в форме пули. Маленький, гладкий, серебристый, и, когда я включаю, луч бьет в коридор так, словно в лифте взошло солнце.

— Обалдеть! — восхищенно говорю я. — У тебя самые лучшие игрушки.

— Выходи из лифта, детка. Нас ждет работа.

Я следую за ним, и мое дыхание замерзает в воздухе.

Раньше я думала, что под Честерсом только шесть этажей. Теперь знаю, что их как минимум двадцать, — я считала по пути вниз. Тот, на котором мы оказались, разделен на три сектора. Я мельком смотрю сквозь открытые двери в те залы, которые четырнадцатилетним видеть не надо. Ну и ладно, вся моя жизнь проходит под грифом «Не для детей».

Чем дальше мы шагаем по коридору, направляясь к высокой двойной двери, тем сильнее становится холод. Он проникает сквозь плащ, лезвиями полосует мне кожу. Я дрожу, и зубы начинают стучать.

Риодан смотрит на меня.

— Сколько холода ты можешь выдержать до того, как умрешь.

Грубо и сразу к делу. В этом весь Риодан.

— Не знаю. Я скажу, когда пойму, что на грани.