Олег Болтогаев - Лопушок Страница 12

Никакие другие слова не могли звучать в эти мгновения.

— Я тебя тоже люблю, — едва слышно отвечала Тамара.

Я легонько шевелил пальцами и едва не стонал от восторга, когда чувствовал, как бедра моей любимой немного раздвигаются и словно приглашают меня в огненный омут неведомого.

Но ни на что большее я не претендовал.

Я сам определил для себя границы дозволенности. Моя ладонь на бугорке её лона, но только поверх тонких трусиков. Признаюсь, не получалось, чтобы мои пальцы лежали неподвижно, хотя Тамара просила меня об этом.

— Не двигай рукой, — едва слышно шептала она.

— Почему? — притворно-наивно спрашивал я.

И легонько ласкал пальцами заветное местечко.

— Ну, не надо, — задыхающимся голосом повторяла Тамара.

Но почему-то не отталкивала мою руку.

— Люблю тебя, — говорил я и продолжал свои ласки.

— Ну, пожалуйста… Не надо…

— Но почему?

— Прошу тебя…

— Разве тебе больно?

— Нет…

— Может, тебе неприятно?

— Я этого не говорила.

— Тогда — почему?

— Это слишком…

— Что?

— Слишком… По-взрослому…

— Но мы ведь не дети.

— Но и не взрослые.

— Мне хочется тебя ласкать, — искренне говорил я.

— Я боюсь…

— Чего ты боишься?

— Что ты меня разлюбишь.

— Почему я тебя разлюблю?

— Потому что ты подумаешь, что я слишком доступная.

— Что ты такое говоришь! — возмущался я.

А сам невольно вспоминал тот вечер, когда я увидел, как Лёшка стоял на коленях, а его башка была между ног Наташи. Хотелось спросить приятеля, что он при этом ощущал, но я не мог этого сделать. Ведь тогда Лёшка понял бы, что я подсматривал за ними.

Не специально, но всё равно — подсматривал.

Нехорошо.

Вот и получалось: меня распирало жуткое любопытство, но я вынужден был молчать.

А жизнь, природа брали своё.

И вот Тамара позвала меня «на хату».

Признаться, в таком мероприятии мне ещё не приходилось участвовать.

Как и что сказать родителям?

Проблема была только в одном — событие планировалось на ночь, и я знал, что из дома меня ни за что не отпустят. Не пришло ещё моё время гулять по ночам. Лето закончилось, и родители урезали лимит моих вечерних прогулок. К десяти я должен был быть дома.

«Как штык», — так говорил мне отец.

А тут — после десяти только собираемся.

Тоска родилась где-то глубоко, в самом дальнем уголке моей души. Но, родившись, она уже не покидала меня, а лишь нарастала и нарастала.

— Давай не пойдём, — уныло промямлил я.

— Ты что? Почему? Уже все договорились, — ласково шепнула Тамара.

— Не знаю… — я не узнавал своего голоса.

— Тебя что, не отпустят? — удивилась она.

Какая догадливая!

Наверное, нужно было честно сказать, что да, не отпустят, и я даже не буду пытаться спрашивать родителей — мне всё равно не разрешат идти «на хату». Быть может, Тамара поняла бы меня.

Быть может.

Но я ответил иначе.

— С чего ты взяла?

— Подумала.

Я увидел, что она улыбнулась.

Нашла, чему радоваться!

— Неправильно ты подумала. Просто я не хочу!

— Не хочешь?! — изумлённо спросила Тамара.

— Не хочу! — нагло заявил я.

— Странно как-то… — она смотрела мне прямо в глаза.

— Ничего странного! — с вызовом прокукарекал я.

— Мне казалось…

— Кому кажется, тот крестится!

О, небо! Зачем я так сказал?

Тамара отвела взгляд, и губы её задрожали.

Неожиданно закапал дождь.

С минуту мы стояли молча.

Нужно было взять её за руку и перевести всё в шутку, но вместо этого я тоном тренера-наставника посоветовал: «Сходи с ними. Побудете втроём, говорят, такие варианты очень интересны в интеллектуальном отношении».

А вот ехидничать не нужно было вообще. Умник!

«В интеллектуальном отношении!» Козёл!

Как слышится, так и пишется: «Козёл»!

— Хорошо… — тихо и обречённо произнесла Тамара.

Она резко повернулась ко мне спиной и быстро зашагала прочь.

А я остался один.

Дождь усилился.

Не помню, как я пришёл в тот вечер домой.

Отец и мать ждали меня — жизнь шла, как обычно, но, простит меня небо, в ту минуту у меня было одно желание, чтобы они, родимые, уехали куда-нибудь на день-два, и тогда я смог бы всё-таки пойти «на хату». С моей Тамарой.

Но родители были веселы и довольны своей жизнью и никуда не собирались уезжать.

«Заветный» вечер приближался.

Весь день накануне я не мог найти себе места.

Странное дело, случилось так, что после того ужасного разговора я больше не виделся с моей Тамарой.

И этот вечер настал.

Родители легли спать пораньше — «завтра праздник!».

Я выключил свет и долго стоял у окна, пронзая взглядом черноту осенней ночи.

Там, вдали, был дом, где, быть может, именно в эту минуту моя девушка тоже печалилась об мне. Хотелось, чтобы наша грусть была взаимной. У меня не было сомнений — Тамара думает обо мне. Ей, как и мне, должно быть, не до веселья.

Я не спал всю ночь. Мелкий осенний дождь стучал в окно.

Мерзкая, липкая тревога не давала даже прикрыть глаза.

Откуда она взялась? Не знаю. Давило сердце.

И всю ночь я так и пропялился в потолок.

Заснул я только под утро и проспал до самого обеда. Моя мать решила, что в честь праздника это вполне допустимо.

Весь день я не мог найти себе места.

Меня раздражало всё: и бравурные марши, и приветствия руководителей партии и родного правительства, и рапорты победителей социалистического соревнования, и развесёлые комедии тридцатых годов, мне хотелось метнуть в экран телевизора что-нибудь увесистое. За праздничным столом даже самый лакомый кусок не лез мне в горло.

От волнения мои руки мелко дрожали.

— Что-то случилось? — заботливо спросила мать.

— Всё нормально, — нарочито бодро ответил я.

В ответ — долгий взгляд.

Неужели она что-то знала?

Из дома я вышел лишь к вечеру.

И надо же! — сразу встретил Толяна.

Он был бодр и весел. Что-то насвистывал.

«Как петух», — подумалось мне.

— Салют! — сказал он жизнерадостным голосом.

— Привет, — с трудом выдавил я из себя.

— Что же ты не пошёл с нами? — отеческим голосом спросил Толян.

— Да так… — промямлил я.

— Было классно. Две Тамары, два Толяна…