Кристин Орбан - Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя Страница 12

Спасение — в частице «бы»? Но не превратится ли в ближайшем будущем условное наклонение в повелительное? А в настоящем — в вопросительно-отрицательную форму?

Например: «Не стоит ли расстаться?» Я в замешательстве, я не знаю, где искать решение — но уж конечно не в учебниках грамматики. И я не знаю никаких юридических тонкостей, связанных с условным наклонением. Ни один из моих мужчин не использовал его в подобной ситуации.

— Хм?

Я не очень хорошо понимаю, что значит это «Хм?» Лишь по вопросительной интонации можно предположить примерно следующее: «Ну, и что ты об этом думаешь?» Очередное хамство, только слегка завуалированное. Он хочет порвать со мной, но с моего согласия — необычный трюк, напоминающий поведение пугливого животного, не очень агрессивного, — он пытается защититься от возможной неудачи и поэтому начинает ругать кофе или туфли, а не женщину, которую любит и которую именно по этой причине боится.

Было бы вполне в его духе по сто раз в день открывать телефонную книжку на букве «И», где записано мое ненастоящее имя, и не звонить мне; должно быть, он счастлив, испытывая таким образом свою способность к сопротивлению, счастлив от каждой своей маленькой победы над чувствами, над жизнью.

Еще один шумный вздох.

Перевод очевиден.

Он берет меня за руку и притягивает к себе.

Универсальный язык.

Полное противоречие его бесстрастным речам.

Самое худшее — это моя слепота, моя замкнутость, столь же непонятные, как и его намерения; мой ум, некогда критичный и даже насмешливый, теперь молчит.

Я едва осмеливаюсь сказать:

— Ты нелогичен.

— А зачем быть логичным?

— Ах вот как?

Действительно, об этом я не подумала.

Он обходится лишь немногими словами, но их достаточно.

Мятеж подавлен.

Он не оставляет мне ни минуты для передышки. Когда я уже больше не понимаю молчания, когда молчание меня обескураживает, он соглашается произнести несколько слов, он идет на уступки, чтобы не потерять свою маленькую подружку для игр. С такими мазохистками, как я, это срабатывает. Однако я жалею, что не могу поговорить с ним о кулинарных деликатесах или о тайском массаже, о последнем понравившемся фильме — «Любовное настроение»[4], об увлечении азиатской культурой, о том, что не могу узнать его мнения о целительном воздействии философии. Ментальный тренинг; встреча с самой собой, широко образованной с помощью газет, — не приведет ли она в конечном итоге к эгоистической, опустошающей замкнутости? Но как же иначе оказаться лицом к лицу с миром, со всеми его политическими и экономическими проблемами, с различными событиями, которые трогают нас или развлекают, — если мы не можем оказаться лицом к лицу с самими собой? Как установить связь с мужчиной, если ничего не знать о его занятии, его пристрастиях, любимых местах отдыха, политических взглядах; если не знать, нравятся ли ему прогулки, катание на лыжах, теннис, предпочитает ли он сельскую местность или морское побережье, раздражают ли его жара или холод, есть ли у него братья или сестры? Хорошо ли он воспитан? Спит ли он обнаженным, или в пижаме, или в нижнем белье? Смотрит ли выпуск новостей, перед тем как заснуть? Любит ли он танцевать, смешат ли его братья Маркс[5]? Живы ли еще его родители?

Я: смотрю на него с вопросительным видом.

Он:

— Вчера, на ужине у Ватто, мы были только вдвоем...

Странное представление об уединении!

— В некотором роде...

Значит ли это, что он испытывал то же самое притяжение, что и я?

— Говори, произноси целые фразы, говори о конкретных вещах, говори же! Нет, вчера вечером мы ужинали не вдвоем; да, нужно быть логичным; нет, ты не можешь меня любить и никогда мне этого не скажешь! Нет, ты не можешь приходить и уходить, притягивать меня и снова отталкивать! Почему ты такой?

И вот он снова замыкается в себе и окутывается молчанием.

Я:

— Скажи...

Он: ничего.

Я:

— Ты ведь не собираешься на этом остановиться! Даже если ты не скажешь ничего важного, все равно это уже прогресс. Говори, я же тебя похвалила...

Он: улыбается, вокруг глаз собираются морщинки. Он неотразим, когда улыбается.

Я:

— Ты же видишь, говорить не так уж и трудно. Открываешь рот и воспроизводишь звуки. Только позаботься о том, чтобы они были разборчивыми. Ну, скажи что-нибудь...

Он: молчание.

Я:

— Ты случайно не уснул?

Он: взгляд.

Я: вздох.

Я:

— Ну вот опять...

Он: глубокий вздох.

Я: жду. Что-то должно подняться из этих глубин...

Наконец он решительно открывает рот.

Ничего.

Я:

— Ты знаешь, что существуют слова, такие же прекрасные, как и молчание?

Он:

— Хм...

Снова это бормотание, которое помогало целым поколениям психоаналитиков поддерживать беседу, устанавливать доверительные отношения, подбадривать, понимать, иногда даже угрожать. Универсальное бормотание, одинаковое для городского рынка, для обоюдного непонимания, для затруднительных признаний.

— Вот послушай...

И за отсутствием других аргументов, я начинаю вполголоса читать стихи Валери, чтобы показать ему красоту и глубину слов — поскольку моих собственных недостаточно. Я выбрала вот это стихотворение:

Спокойный кров среди гробниц и пиний,Где ходят голуби, где трепет синий;Здесь мудрый Полдень копит пламена,Тебя, о море, вновь и вновь слагая![6]

— Разве нет ничего, что примирило бы тебя со словами? Слова тоже могут быть бесконечными, как воздух, как море, как молчание... Разве нет?

— Хм...

В этом «хм» явственно звучало недоверие.

— В каждом из нас живет своя музыка, но у всех разная. Какая музыка у тебя? Музыка цифр, музыка нот? Скажи, что это за ноты?

«Не хочешь говорить? Хранишь свою мелодию только для себя? Послушай еще, на этот раз только одну фразу — но такую прекрасную, что я готова повторять ее миллион раз».

Иногда я повторяю ее про себя, снова и снова:

«Оглушительное молчание любви».

«Так просто и прекрасно, не правда ли? Ты удивлен? Бывает так, что слова тебя удивляют? Повтори эту фразу вполголоса, подчеркнув «ш» — и ты увидишь, как звуки перекатываются по строчкам, словно ноты по партитуре. Ты поешь, даже если не умеешь петь. Ты когда-нибудь поешь? Под душем, например? Или только чуть слышно напеваешь, сидя на скамейке в сквере»?

Есть слова внешние, для описаний, к которым не примешиваются никакие чувства: белый диван, коробка ракушек, зажигалка, комнатные цветы, спиртное, занавески, пирожное, туфли, кофе, телевизор, мобильный телефон, компьютер... Их можно смешивать, до определенного предела, соединять без риска быть ими связанной. Можно спрашивать меня, подключена ли я к Canal Sat, работаю ли на «Макинтоше» или РС, предпочитаю ли SFR или Itineris, китайские или итальянские рестораны — все это слова, только слова, не наполненные глубинным смыслом. Слова, которые, как грузовики, перевозят лишь материальные предметы — ничего духовного.