Dragoste în ciuda (СИ) - "Joanne X" Страница 14

— Забыл, как тебя вырастила Турция, как научила сражаться, кормила, поила… — в его голосе чувствуются раскаты грома, он догрызает мясо на кости.

— С рабами поступают так же, — отвечаю, не отводя взгляда. — Лучше быть голодным, но свободным…

— Много же тебе позволял старый повелитель, — включается в разговор Аязын, он старше и мудрее, говорит спокойно, но я знаю, что он с точно таким же спокойствием может перерезать твоё горло, — но всё изменилось.

Молчание. Наши взгляды с Асланом.

— Падишах отошёл в мир иной, и его ублажают райские девственницы, повелитель теперь — Мехмед, прошу любить и жаловать.

И словно замолкает весь мир. Но я слышу твой голосок, моя манящая Лале.

— Мы очень рады тому, султан Мехмед достоин, мы сейчас же повелим собрать в подарок все ценные дары: золото, украшения…

Но её прерывают, грубо, так что я сжимаю эфес меча и вижу, как Аслан мотает головой из стороны в сторону.

— Лучший ему подарок — это твои дети, Влад, — произносит, ухмыляясь, Карэн, и его глаз блестит, когда он смотрит в сторону Михаила, мужчина кидает обглоданную кость передо мной.

Ты бледнеешь и кричишь:

— Нет! — смотря на меня в надежде и тут же умоляешь сдержаться.

— Повеление султана: Раду, родной дядя, будет сопровождать их, — Аязын пристально смотрит в глаза брата, а тот чуть склоняет голову, словно бы соглашаясь, в глазах смесь радости, печали и ещё того, от чего меня чуть не выворачивает наизнанку.

Я молчу, обдумывая, ты сжимаешь мою руку, дети прижимаются к тебе, своей матери.

— Завтра, рано утром, — говорит Карэн, обтирая жирные руки о скатерть.

И я решаюсь, вскидывая глаза на Аслана и Димитрия. Понимают меня без слов. Равно как и ты: резким движением отдёргиваешь детей на себя и отбегаешь к камину. Раду спешит за тобой, он не вступает в бой, даже сейчас, живя столько времени на своей земле, он предан османам. Аязет и Карэн дёргаются, привставая, хватаясь за мечи. Мы повторяем и вынимаем наши мечи в ответ.

Карэн противно ухмыляется.

— Упадёт хоть волос с наших голов, и войны не избежать, вот тогда ты и твои дети точно… — Карэн проводит большим пальце по горлу.

— Не угрожай, покуда сам не в лучшем положении, — дерзко проговаривает Аслан.

Димитрий перекидывает меч из руки в руку.

— Защищайтесь, — выкрикиваю я и нападаю, обещая. — Сегодня же будете украшать стены моего замка, чтобы неповадно было, ни один не заберёт у меня моего ребёнка, — перед глазами встаёт сцена почти забытого насилия, в котором я мальчишкой кричу, дёргаясь от резкой боли, от унижения, от того, что не могу пошевелиться, укрыться, от неправильности происходящего, от того, что мой мир никогда не будет прежним, от того, что зло навсегда поселилось в моём сердце, словно зараза, которую передал мне тот мужчина.

И я до последнего буду биться за моих сыновей, как… за себя, за того мальчика, которого некому было защитить, который был одинок, которому никто не помог.

Несколько взмахов наших хорошо отточенных мечей, и они повержены. В эти минуты я не думаю о тебе, мой свет Лале. Мы скрылись в дверях залы, чтобы не дать ни одному из отряда прибывших укрыться, но одному удалось ускользнуть. И сегодня же трупы и живые были посажены на кол, на всеобщее обозрение, на потеху толпы, в назидание врагам.

Я стою на балконе и взираю вниз, на трупы моих врагов, солнце заходит за горизонт, медленно окрашивая его в кроваво-красный цвет, словно бы усугубляя всё происходящее на земле. Движение за спиной, чувствую кожей и оборачиваюсь. Ты смотришь в мои глаза, Лале. В твоих я вижу безмерную боль. Подходишь не спеша, не могу больше смотреть на тебя и опускаю глаза. Ты берёшь моё лицо в свои хрупкие ладони.

— Поделись болью, Влад, — говоришь ты, я кусаю губы до крови, чтобы сдержать слёзы. — Не носи это в себе…

— Я — чудовище, Лале, взгляни, как я расправляюсь с людьми, встающими на моём пути.

Твои пальчики подрагивают, ты шумно сглатываешь, но не сдаёшься, моя храбрая Лале.

— Поделись своим кошмаром, на двоих он не будет таким страшным, — шепчешь ты, наши сухие губы встречаются.

— Будет война, — отрываясь от неё, говорю тихо. — Но я не смог по-другому… Мои сыновья не будут служить османам, ни один…

Я дрожу перед тобой, словно тот мальчик в моём прошлом поутру, от боли, от непонимания, как жить дальше. Ты обнимаешь меня, кутая мои сильные плечи в свои объятия, в которых мне становится тепло: та, которая не упрекнула, та, которая будет со мной до конца.

Мы стоим неповерженные: ты, вдохнувшая в меня страсть к жизни, ради которой я каждый день проживаю так, чтобы моя тьма не трогала твой свет, но его лучи сами просачиваются в меня, освещая самые мрачные уголки души, и я — мальчик во мне поведал любимой всю боль. Твои рыдания и передавшиеся тебе мои терзания лишь только укрепили нашу связь, ты не ожесточилась, отдала мне частичку своего тепла и света, приняв меня ещё ближе.

Комментарий к Глава 4.

* (иврит) - Лале, свет как произношение

** (тур.) - К твоим светлым волосам привязал я

Свое сумасшедшее сердце и не могу отвязать, Михрибан, Михрибан

Не думай, что смерть хуже разлуки

Когда ты не видишь, ты не можешь понять, Михрибан

Не думай, что смерть хуже разлуки

Когда ты не видишь, ты не можешь понять, Михрибан

(слова из турецкой песни “Михрибан”)

*** - турецкая водка

========== Глава 5. ==========

Дворец Топкапы. Османская империя.

Скулы Мехмеда задвигались, послышался скрежет зубов, а пальцы плотно обхватили край спинки стула, с которого он только что вскочил, как будто его ударили плетью. В глазах цвета турецкой ночи полыхал праведный гнев и стыд. Раненый янычар вытянулся перед ним по струнке.

— Как вы позволили себе так глупо и запросто перебить вас, как мух, вас, натренированных и закалённых в боях воинов?! — сквозь зубы процедил султан, из последних сил сдерживая ярость, так и рвущуюся из него, медленно подняв глаза на мужчину, с садистским удовольствием наблюдая, как тот трепещет.

Ответа не было, для султана не было, они и вправду расслабились в тот вечер, наслаждаясь вином и обществом распутных девок.

— Убили моих командиров! — вскричал он, наклоняя голову. — А они являли собой образец безупречной преданности своему повелителю, несмотря на их происхождение…

— Мы бы не смогли им помочь, воины Басараба напали вероломно… — тот осёкся, заметив мрачно-тёмный взор повелителя, и понял, что от гибели его отделяет тонкая грань терпения султана, готового вот-вот лопнуть.

Мехмед взглянул на воина так, словно бы уже пронзил того острым смертоносным краем ятагана. Властный мужчина молча прошёл к побледневшему воину. С каждым шагом господина тот ощущал приближение смерти, её обжигающе холодное дыхание. Короткий выдох, сомкнутые веки, острая секундная боль, и тело осело возле ног правителя мира. Ни один мускул не дрогнул на безупречном, порочно-красивом лице Мехмеда. В покои пришёл слуга, бесстрастно воззрился на мертвеца и склонился, ожидая указа хозяина.