Анаис Нин - Дневник 1931-1934 гг. Рассказы Страница 20

Я по-прежнему молчу. Интересно, а не прячется ли в ее историях, как в историях прустовской Альбертины, некий секретный ключик к подлинным событиям ее жизни, которые выяснить невозможно? Я ведь понимаю, что она занималась наркотиками, и у нее могли случаться неприятности с полицией. В книге Генри упомянуто о некоторых таких случаях. И она без всяких раздумий сама их повторяет. Словно накачалась беллетристикой и романами. И терпеть не может никакого выяснения отношений. Не знаю почему, я чувствую, что она лжет. И стою смиренно перед этой машиной, прядущей одну сказку за другой, и спрашиваю себя, а не сочинить ли мне еще более занимательную историю для самой Джун.

Иногда кажется, что в Джун нет ничего человеческого, что она совершенно аморальна, не стеснена никакими рамками человеческого поведения.

Не раздумывая, отправляет Генри в Париж и оставляет там без гроша, хотя пообещала присылать деньги регулярно. Она взвалила на него бремя жизни втроем с Джин. Живет, как во сне, непредвиденными порывами и капризами, совершенно неумышленно разрушая установившиеся было отношения. Один человек покончил с собой из-за нее. Она так занята существованием, разговорами, прогулками, любовными делами, выпивками, что ничем другим не может заниматься. Однажды надумала стать актрисой, но не справилась с дисциплиной, репетициями, точными сроками, различными запретами, распределением ролей, необходимостью не забывать о парикмахерах и гардеробе и все такое прочее. Она заявляет, что помогает Генри, но делает это кое-как, беспорядочно, спазматически. И в недоумении, чем же он недоволен, что все время бунтует против ее одержимости, эксцентричности, совершенно необъяснимого поведения. Ведя такую «захватывающую» жизнь, она не способна остановиться и задуматься. Ей некогда, да она и не хочет попристальнее приглядеться к смыслу и направлению своего пути. Живет среди хаоса.

Меня на моем пути могут остановить самые разные соображения: жалость, уважение к другим людям, страх за тех, кого люблю, преданность, чувство долга, ответственности. Правда, Андре Жид сказал, что мысль останавливает действие. Так вот, Джун действует. И ничто не может держать ее под контролем. Но нашей фантазии она дает волю взлететь над миром. Она делает то, что другие совершают только в своих мечтах. Безрассудство, жизнь, где наше подсознательное никак не подчиняется нам. Но что за фантастическая отвага во всем этом: жить, не признавая законов, сбросив все путы, не думая о последствиях!

По какому дьявольскому расчету ухитряется Джун держаться так, что мы с Генри, нормальные человеческие существа, почтительно взираем на ее порывистость, отчаянную безответственность, и они обогащают нас больше, чем искренняя преданность, нежная любовь, внимательная забота других.

Другая сторона Джун. Я вижу, как грандиозен ее характер. Я не хочу по образцу Генри разбирать ее по кусочкам. Я хочу любить ее.

Чудесная мистерия безумия Джун. Я чувствую себя ближе к ней, чем к простодушной основательности Генри, вот так сказывается моя раздвоенность. В один прекрасный день я пойду за Джун следом до самого конца ее путешествия.

Опять Андре Жид: «Героями Достоевского движет по сути либо гордыня, либо полное самоуничижение».

Бордельчики Генри должны казаться Джун смехотворными. Так все легко там, прямо, натурально. Уверена — она действует куда как менее определенно, более изысканно, сложно, более чувственно. Эротическое сияние окружает ее. Генри рассчитывает, что я разберусь в ней. Я должна буду понять, так он полагает. Мне все станет ясно. Но, к его великому удивлению, я произношу нечто, очень напоминающее слова Джун: «Это совсем не то же самое». Есть мир, наглухо закрытый для Генри, мир растушевок, постепенного перехода одного цвета в другой, оттенков, тонкостей. Он гений, но слишком уж он определенный. Джун проскальзывает у него меж пальцев. Чтобы обладать кем-то по-настоящему, любить надо безрассудно.

Джун Эдит Смит-Миллер, известная также как Джун Мэнсфильд — вторая жена Генри Миллера и творческий импульс почти всех его романов. «Честно говоря, о своих истинных возлюбленных я почти не писал. Я лишь старался охватить определенный период времени — в семь-восемь лет — с одной женщиной — Джун, а в книгах Моной. А потом — импульсивно маневрировал во всех направлениях. Но главная моя цель заключалась в том, чтобы рассказать о моей жизни с ней», — признается Миллер в эссе «Моя жизнь и моя эпоха». Сценой знакомства с Джун (сначала Марой, а потом Моной в романе) заканчивается последний роман первой трилогии Миллера «Тропик Козерога» и открывается первая часть его последней трилогии — роман «Сексус».

Джун-Мона родилась 7 июня 1902 года. Родители ее были как будто выходцами из Европы. «Как будто» — потому, что она никогда точно не рассказывала о своем происхождении, вся была в тумане выдуманных историй. С Миллером она познакомилась летом 1923 года, когда тот заглянул в дансинг, где Джун работала платной партнершей — «такси-гёрл».

Ей к тому времени только что исполнился двадцать один год, он — в возрасте Христа. Вспыхивает любовь. Миллер женат, у него пятилетняя дочь, и он трудится менеджером по найму в крупной телеграфной компании, которая в его романах будет называться «космококковой», «космочертовой» и «космодемониковой». Работа его угнетает, он мечтает о писательстве, но надо содержать семью, а литературой он пока что смог заработать два с небольшим доллара за несколько миниатюр, пристроенных в провинциальном журнальчике.

Но Джун почему-то сразу же поверила в него как писателя. И смогла настоять, чтобы он бросил работу. К этому времени — идет 1924 год — Генри развелся со своей первой женой, и они с Джун поженились. Теперь заботы о материальном положении лежат на Джун, она не брезгует никакой работой и старается вовсю использовать своих состоятельных клиентов. «Почему ты не пишешь?» — восклицает Мара из романа «Сексус», прочитав первое письмо Генри к ней, отправленное назавтра после их знакомства. А в реальной жизни Джун вводит своего мужа в мир богемы Гринвич-Виллиджа, артистического района Нью-Йорка, где ведутся дискуссии о психоанализе, о подсознательном творчестве, о свободе любви, об экспрессионизме и гомосексуализме, о теософии, о социализме и будущей Республике Советов. И ждет, ждет от него книги «о нас с тобой»! Миллер вспоминает об этом времени в «Моей жизни и моей эпохе»: «Джун, моя новая жена, старалась любыми средствами дать мне возможность стать писателем…» И за это читатели Миллера должны быть преисполнены вечной благодарности Джун Мэнсфильд, лживой, порочной, истеричной, грубой и ласковой Маре и Моне его романов.