Степь и Империя. Книга I. СТЕПЬ (СИ) - "Балтийский Отшельник" Страница 32

В этом не было никакой необходимости, всем руководила банальная лень.

Имея возможность (и право) взять силой любую распечатанную рабыню в караване (а при сильном желании — и любую нераспечатанную, возместив из своей доли остальным караванщикам упущенную прибыль), степняки давно пресытились «сладким мясом».

Зачем брать силой, когда через 1–2 дня среди рабынь обязательно появятся те, кто будут молить: «Возьми рабыню, господин!».

Молить как о величайшей милости в обмен на тряпицу, которую можно обмотать вокруг натирающего шею ошейника. За кусок вяленого мяса или сушеный фрукт. Или просто, чтоб утолить зуд меж собственных ляжек, расцветающую рабскую потребность. Поэтому, раз появился первый покорный безотказный рот — почему бы не воспользоваться без всяких хлопот?

Насилие штука утомительная и привлекательной кажется только тем, кто получить желаемое может только силой. Или тот, кому нужна не женщина, а именно повод проявить «власть». Тот, кому насилие и жестокость нужны сами по себе, ради насилия и жестокости. Тот, кто ищет повод поиздеваться, покуражиться. Порадоваться тому, что он возвысился над своей жертвой. Кому еще придет такое в голову?

Если ты хочешь, чтоб кошка мурчала у тебя на коленях, ты не будешь бить ее головой об стену. И наоборот, если тебе хочется ударить кошку головой об стену — тебе совершенно не нужно, чтоб она замурчала. Наказание нужно, чтоб построить границы.

Наказание ради наказания, мучительство как искусство? Степняки брезговали этим. Фу, это к чокнутым южанам с маленькими членами…

Когда за полночь в соседнюю «клетушку» притащили бесчувственную Ирму, замученная девушка «на автомате» молча прижалась лицом к прутьям решетки и привычно открыла рот…

Так же безучастно она приняла приказ поить и кормить рабыню в соседнем отсеке, пока та не придет в чувство, а также подсыпать под нее чистый песок, если та под себя опростается.

* * *

20 день 1 месяца весны (5 месяца года) 2009 г. Я.

Где-то в Степи

В начале дневной стоянки каравана, на шестой день пути, Волку сообщили, что его «призовая рабыня» пришла в себя. Волк расположился на удобном стульчике под тентом, прикрепленным повозке. Тень от повозки и тента давали слабую иллюзию прохлады. Сюда и привели Ирму.

— Добро пожаловать из мира грез в реальность своего рабства, рабыня!

Ирма выглядела плохо. Волосы сбились в комок, лицо в остатках пищи, глаза запали и лихорадочно горели. Волк внимательно вглядывался в ее глаза, ловя искры безумия.

Случалось, что слабые разумом пленники впадали в безумие, ощутив на шее ошейник. Такие рабы быстро сгорали во внутреннем огне. Хороший караванщик старался как можно быстрее избавиться от такого раба, списав его в «естественные расходы», чтобы не тратить на него пищу и время. Торговля любит счет, а охота за «сладким мясом» — это просто очень выгодная торговля, а не спорт.

Волк колебался. Ему не хотелось умножать финансовые потери, но есть лишь один способ выяснить это — поговорить с рабыней. Если она сейчас замкнется, уйдет в себя — все, можно вычеркивать…

— Я не рабыня! Я не буду твоей рабой!

Плохое начало. Отрицание очевидной реальности — плохое начало. Никому не нужна безумная рабыня. Вечером тихо забить и тоже на шкуру, как и ее казненную сотоварку. Не прибыль, конечно, но снижение потерь.

— Да? А кто же ты? Ты стоишь на коленях передо мной, голая, в ошейнике — и кто же ты? Мы играем в собачку? — с издевкой спросил кочевник, постукивая Жалом по голенищу сапога.

Глаза коленопреклоненной девчонки блеснули гневом, щеки зарумянились. Она гордо вскинула голову: «Я пленница! До тех пор, пока тебе нужен воин за моей спиной, чтобы поставить меня на колени, Я — ПЛЕННИЦА!»

— А ты ловко орудуешь языком и вертишь словами. У тебя были, видимо, хорошие учителя, но их слова не пошли тебе впрок. Язык по-прежнему летит у тебя впереди ума. Ты по-прежнему дерзка и глупа…

— Я не буду греть твою постель!

— Ты не будешь греть мою постель. И не мечтай! — согласно кивнул Волк. — Постель для рабыни — непозволительная роскошь. Таких, как ты, хозяин бросает на колени там, где сочтет нужным, и нагибает так, как захочет. Только рабыне шатра позволено приходить к хозяину в постель. И то — лишь по его прихоти. Но тебе никогда не быть рабыней шатра. Те всегда — рабыни ума. А ты — рабыня тела.

— Я не рабыня! — отчаянно закричала Ирма.

Волк жестом остановил воина за ее спиной, уже занесшего жало.

Волк смотрел на раскрасневшуюся возбужденную рабыню, кричащую на него. Другой бы уже назначил ей плетей. Но не Волк. Поэтому эти «другие» ходили с ним в набег номерами, а он — Волк. Рабыня, приведенная к покорности не через страх и боль, а через собственное желание — это гораздо лучше. Тут и не пахнет безумием. Тут необходимо воспитание рабыни.

— Ты рабыня. Твои дерзость и глупость привели тебя сюда, — твердо, как вколачивая гвозди, сказал Волк. — Поэтому ты одета как рабыня — никак. Поэтому у тебя на шее ошейник и на теле клеймо. Поэтому ты будешь себя вести как положено рабыне, или ты вновь познакомишься с жалом.

Ты рабыня и родилась быть рабыней — и в этом нет никаких сомнений. Не всем рабыням везет найти свой ошейник, но с тобой судьба не ошиблась. Ты несомненная рабыня, рабыня телом и твое истинное предназначение очень скоро раскроется в тебе. Ты можешь отрицать очевидное, но я то помню — когда я брал тебя, ты текла так, будто этой встречи ждала всю жизнь. Задумайся на секунду: ты, девственница, никогда не показывавшаяся себя мужчинам, униженная, только принявшая клеймо, стоишь на коленях в кругу врагов — а твоя пизд@нка уже намокла, готовясь получить удовольствие, готовясь принять мужчину. Тебя вытряхнули из одежды, выставили перед мужчинами, силком раздвинули колени — а ты в ответ на это потекла, потекла как обычная сучка. Потекла не от ласк — просто от того, что тебя голышом выставили на обозрение, как вещь. И как бы не кипела в этот момент гневом твоя голова, твоя матка уже была готова взять власть над этим телом. И взяла!

От пылающих щек Ирмы в этот момент можно было поджигать лучины. Она открыла было рот, но никто не собирался ее слушать.

— Рабыня уже проснулась в тебе в ту ночь, когда ты бедрами сжимала железный кол. Кол, на котором в этот момент билась в агонии другая рабыня. А твоя матка в этот момент танцевала от радости, что ты то жива!!! И вместе с маткой танцевали бедра и живот. Именно этот танец увидела умирающая рабыня в последний миг своей жизни. И все рабы каравана видели одно и то же: кончающаяся рабыня на острие кола и обкончавшаяся рабыня у его основания.

Однажды проснувшаяся внутри рабыня уже не покинет тебя. И скоро ты поймёшь это.

— Набейте ей кольца! — отдал Волк распоряжение охраннику, приведшему Ирму. — Только сначала помойте ее…

И снова перевел взгляд на Ирму: «Ты проведешь день и ночь среди рабынь, служащих мужчинам так, как положено рабыням, и кричащих от радости этого служения. А утром тебя вновь приведут сюда. Я хочу, чтоб ты наблюдала, как одной из твоих соседок я буду снимать последнюю печать. И посмотрим, как гордая пленница будет бороться с оголодавший жадной рабыней».

* * *

Караван обычно останавливался возле источников, которых чужак никогда бы не нашел в песках Степи. Ирму отмыли и оттерли песком, отбили запах залежавшегося больного тела. Покормили. И набили кольца.

Кольца набивались на большие пальцы обеих рук и соединялись тонкой прочной цепочкой чуть длиннее локтя. Цепочка хитрым замком цеплялась за проушину ошейника. Так наказывали рабынь, пойманных на «краже удовольствия» — попытках удовлетворить себя без разрешения господина.

И Ирма быстро оценила изощренное издевательство этого наказания.

Ее вернули в ее «одиночку», и все шесть «ячеек» «особой» клетки оказались заполнены. Дверцы остальных ячеек были откинуты наверх, а размещенные там рабыни «пользовались свободой» на длину пристегнутой к лодыжке цепи. Использующие рабынь степняки стеснялись друг друга не больше, чем современные мужчины — приятеля у соседнего писсуара.