Расеянство - Братья Швальнеры Страница 33

У Паши было такое чувство, что ему как следует врезали обухом по голове. И от невозможности что-либо изменить он, выйдя на улицу, горько заплакал… Тут-то и заприметили его молодчики из патрульно-постовой службы.

–Ага! Вот так нажрался, аж плачет! А ну стой!

–Да идите вы, – отмахнулся Паша.

–Чего?!

–Погоди! Это же Пашка, Пашка Маслов! Паш, стой! Чего ты?!

Но он будто не слышал своего соседа Вовчика. Он был потерян и разбит – чего-чего, а такого жуткого предательства, такого ножа в спину он не ожидал. И явно ему было теперь не до пьянки. В жестоко расстроенных чувствах Паша Маслов отправился домой.

Дома его встретила жена. На ней лица не было – краше в гроб кладут.

–Ты чего? – спросила она, увидев зареванного мужа.

–Сама не знаешь?

–Знаю… – тихо проговорила она и ушла в другую комнату. Паша разделся и прошел на кухню. Работал телевизор. Шли новости. Выступал Василий Васильевич Митин.

–Для нас, для всего нашего народа эта вынужденная мера, вызванная обострением международной напряженности, будет сродни лишению куска хлеба. Да, дорогие товарищи, только потому, что кое-кому из НАТО не нравится наше сближение и грядущее объединение с нашим родным эфиопским народом, мы сегодня отказываемся от использования быра в качестве национальной валюты. Горько, товарищи, горько и обидно, что сегодня, на заре 21 века, в мире еще господствуют заблуждения и реакционные замашки, позволяющие проявление братской любви трактовать как международную агрессию. А кто от этого страдает? Мы страдаем…

У Паши челюсть отвисла.

–Это что? Теперь… Все?

–Все, – тихо кивнула головой жена.

–Навсегда?

–Выходит, что так…

–Но…

Тут уж не выдержала и заревела в голос жена:

–Да что ж они, супостаты, делают-то, Паша, миленький?! Да за что же это они на нас так ополчились? За что ненавидят и дышать прямо-таки не дают?!

Паша не мог вынести слез любимой супруги. Он сидел, в ярости играя желваками и думал только об одном – о мести.

«Сволочи… Империалисты проклятые… Никакой тебе духовности, никакого понимания к братской любви, одни имперские амбиции… Ну ничего, доведут они наш народ до справедливого гнева, под такие жернова попадут, что…»

Если бы Паша был знаком с творчеством Бисмарка, то наверняка сейчас вспомнил бы его фразу о том, что «русские долго запрягают, но быстро ездят», но, к сожалению, он не имел о нем ни малейшего представления, хотя и вывел сейчас самостоятельно ту же максиму, что и немецкий канцлер 200 лет назад.

Самая большая в мире глупость – это плакать, чтобы полегчало. Легче, может, и станет, но крайне ненадолго. Поплакали Паша с женой до утра, а утром проснулись. И снова на работу, в жизнь, в народ, в общество. А сил жить-то и нету. Вырвали из груди русского человека сердце его – братскую любовь, – которое много столетий объединяло и подпитывало народ наш. Со времен Дмитрия Донского объединение людей носило характер не просто массового скопления, а приобретало даже оттенок смысла жизни…а вот сейчас – какие-то западные чинодралы взяли и лишили русского человека, простого русского человека, этого смысла.

…Паша шагнул с 9 этажа в половине восьмого утра. Брюс Лонг, американский журналист, выходил в это время из гостиницы, чтобы отправиться на местный молокозавод, и стал совершенно случайным свидетелем происшествия. Однако, вопреки сложившемуся обычаю, опрашивали не его, а он. Он искренне недоумевал, почему простой рабочий покончил с собой, избрав такой картинный способ – как правило, так уходят, когда хотят громко заявить о себе, о своей проблеме, о наболевшем. Когда не могут молчать и потому кричат, кричат о своей боли.

–What`s this? What`s happened? Why?3

Но, к ужасу его, стоило местным гражданам только заслышать его вопросы, как у всех словно отнимался от горя язык. Они сначала молчали оп нескольку секунд, а потом плакали и убегали прочь. Более – менее внятно ответил молодой милиционер Вовчик, тот самый Пашин сосед, что сейчас смотрел в камеру и захлебывался от соленых юношеских слез.

–Да как же это, мистер Лонг? Как?! Вот Вы, умный человек, Вы и рассудите… Чего это они, Ваши-то на нас поперли? Ну какая им разница, с эфиопами мы объединяемся или с финнами? Их-то не трогаем!

–Это слишком сложный разговор, Володя. И долгий. И потом – как это связано с самоубийством?

–Да напрямую связано… Ой, господи… Как жить без быра? Это же наше все, наша духовность, наше сознание, любовь и сердце наше! Отберете – и вся страна, глядите, за Пашей следом пойдет! Не можем мы без него! Срослись мы с ним!..

«Связь времен»

Весна 1820 года в Гурзуфе выдалась особенно жаркой. Как никогда рано расцвели гиацинты, давным-давно отцвели черемуха и сирень, птицы пели вполголоса – как обычно делают в середине лета, – а воздух был сжат и насыщен той духотой, что обычно предшествует грозе. Была середина мая.

Карета остановилась у дома герцога Ришелье.

–А ведь ты подумай, брат Раевский, – выходя из нее, говорил своему спутнику Александр Сергеевич. – Ведь потомок легендарного кардинала Ришелье остался здесь после французской кампании, обустроился, даже на государеву службу поступил…

–И ни много-ни мало основал Одессу!.. – воздев палец к небу, вторил ему собеседник.

–Вот что это, как ни связь времен? Причем в таком причудливом своем сочетании, что способно всколыхнуть воображение!

Поэт мечтательно посмотрел в небо. Раевский знал, что после такого он обычно сыплет экспромтами, и ни на какой серьезный разговор настроить его было невозможно, а потому поспешил вернуть его к созерцанию действительности.

–Ты забываешь, что нас ждут.

–Ах, да, прости. Пойдем.

Гости из далеко Петергофа – Полина Андреевна Осипова и ее племянница, доселе неизвестная поэту Анна Петровна Керн – немало порадовали заскучавшего без столичной суеты, вдали от светских вечеринок и балов, пребывающего здесь в малопочетной ссылке поэта, отправленного в тьмутаракань после опостылевших императорскому двору проявлений вольнодумства.

–Полина Андреевна, голубушка! – бросился поэт в объятия пожилой великосветской дамы, нередко скрашивавшей его одиночество в минуты душевной непогоды. – Как вы здесь?

–Да вот, батюшка мой, изволишь ли, тебя повидать приехали. Как ты тут?

–Сказать, что скучно – ничего не сказать. Вот только друзья и спасают. Вот, знакомьтесь, Раевский… Впрочем, вы знаете его.

–А то как же! А пишешь ли что?

–Пишу, да что толку? Цензура все равно ни черта не пропускает!

–А и все же