Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса Страница 33

когда тоскливая печаль наплывает на душу, с таинственным шелестом опадающих листьев, сорванных ядом осени —

Тогда я люблю его больше всего, сижу на крутых обрывах скал и упиваюсь вечностью.

Вокруг вечно тихих, покрытых снегом гор, катит ночь в черные пропасти свое темное бремя.

На глубины моря бросают скалы мрачные тени, которые в глухой тишине стерегут могилы зашедших солнц.

Уже горит молчание вокруг горных ущелий, уже звезды плетут над водой свои первые грезы, уже море блестящей мглой врезается в края неба:

Забудь, сердце, забудь!

И из цветка вечности, что распустился на снегу величавых гор, струится над морем печальная песня.

Лазурная рука медленно, тихой молитвой, крадется по воде, дрожащими пальцами скользит по волнам, точно по зернам четок, и над темной глубиной раскидывает траурный флер, и я слышу священную музыку страдания:

Через сто лет все забудется!

И священное богослужение моря, свет, бьющий из его глубин и из чашечек звезд возвращающийся назад в глубины, песнь гор, что рыдает в печальном оцепенении моря, все это лишь один звук, один сон золотой, одно унылое счастье:

Все забыть!

И вот моя душа расправляет свои отягченные сном крылья, — от одного края неба до другого обнимает она море сонными руками, и сердце к сердцу отдыхаем мы оба, я и море.

Ибо никогда еще так не любило море смертного, как оно любит меня.

Ибо моя душа — море. Те же безбрежные формы, то же пенящееся величие свободы, тот же порыв и безумие.

И море желало меня, и долгие годы жил я вместе с ним, его тихой вечерней молитвой убаюкивал тоскующее сердце, и, пробуждаясь, вздымался вместе с ним к ясному и лазурному предрассветному небу.

Но однажды, когда настал вечерний час и море начало петь свои священные песни, я увидел ее, женщину со звездными взорами, женщину с голосом моря, женщину, которую я когда-то искал.

Она пришла, как бесприютная голубка, как заблудившаяся чайка, которая нашла, наконец, свою родину.

Из-за тысяч миль, через реки и горы шла она, следуя вечерней звезде, что сияет на востоке моря.

И когда она вышла из леса, который растет на берегу моря, она пала ниц и беззвучно заплакала:

То была ты!

И я взял тебя на руки и отнес в мою хижину.

Твои ноги были изранены от трудного странствия и все были в крови.

И я обмыл твои ноги и целовал святые раны.

Мы остались вместе.

Вокруг нас беззвучно кричали молнии…

Но море сердилось. Потому что в порыве нашего счастья мы забыли о его красоте.

И однажды в темную осеннюю ночь, когда мы в нишей хижине смеялись жаркими губами, мы услыхали, как море заревело всей пастью.

Руки наши сразу разнялись, и мы с ужасом стали смотреть в окно.

Выше верхушки самой высокой сосны выросли друг против друга две огромных волны, перекатились друг через друга и снова поднялись и, как предсмертный визг издыхающего зверя, прозвучал сквозь гром моря сигнал тревожного свистка и рога… Мы выбежали стремглав.

На острой верхушке волны увидали мы лодку, она взлетела и исчезла.

Мы стояли и смотрели… несколько клочьев человеческих трупов, разбитых досок кружилось среди грохота.

А над бушующим морем, как гаснущая лучина, далеко в черном тумане стоял узкий луч маяка…

Мы безмолвно вернулись обратно в нашу хижину. Во всю ночь мы не промолвили ни слова. Но я чувствовал, как твои глаза в больной тоске горели среди мрака…

С этой ночи наша любовь стала робкой и болезненной. И однажды, в черную зимнюю бурю, когда гнев моря обрушился на нашу хижину серными молниями и ударами грома, моя залетевшая голубка улетела далеко, далеко одна и бросилась в море.

И тогда море снова успокоилось в былой красоте и солнечном величии от одного берега до другого, потому что оно снова получило свое сердце.

Ибо твое сердце было сердцем моря.

Это сказало мне само море.

Когда однажды моя душа в тоске распростерлась над морем, я вдруг почувствовал, что вокруг меня порхает чье-то сердце и стучится у моей груди. Я видел, как оно пролетало над морем и погрузилось в него, как оно подпрыгнуло, и снова почувствовал я его лихорадочное биение, словно трепет крыльев птицы в предсмертной судороге.

В ужасе стал я свистеть, кричать, смеяться, чтобы заглушить страх, но я все сильнее чувствовал, как оно бьется о мое лицо и стучится в мою грудь.

И сердце растет, растет, разрывает ночь и вдруг погружается в море.

Вот оно стучится: вся земля трепещет и содрогается, сердце проникает в землю. Широко раскрывается морское дно, и вся кровь земли, все реки, озера и океаны текут обратно к сердцу земли.

В моей крови растут длинные, дрожащие, призрачные руки тоски. Я взлетаю на высочайшие горы, и по моему властному слову со всех высот низвергаются вниз снежные лавины на морское дно: и там, где еще недавно блестела вода, синеет теперь бесконечная снежная поверхность.

Ибо так подсказала мне моя тоска, что я в черную ночь хоть увижу ее тень на снегу, когда она парит над миром.

Но я не видал никакой тени.

И по моему слову все глетчеры земли скатили вниз огромные ледяные лавы, и тусклым опалом зеленеет лед над снегом.

Ибо снова подсказала мне моя тоска, что я увижу, как в черную ночь зажжется пламя над сверкающим льдом, если только ее сердце бьется еще для меня.

И вот взвивается тонкое пламя, расширяется; как беглый огонь, катится оно над ледяной поверхностью — и снег и лед в одно мгновение превращаются в море огня, сердце земли трепещет снова и рассылает всюду свою святую кровь.

И снова блестят туманы, снова горит молчание в лучах месяца вокруг краев неба, и снова каплет свет звезд дрожащими, разделенными на тысячу нитей, серебряными жилками, вниз, на самое дно.

Никогда море не любило меня так, как с этого времени.

Оно открыло мне все свои тайны: свой взор, свой голос, свое сердце.

Оно ничего не терпело больше на своих волнах; как плохо склеенные коробочки, разрывало оно мне в жертву тысячи броненосных судов, и тысячи тысяч человеческих костей покрывали берег моего скалистого острова.

Только я, я один, сын моря, сын его загадок и бурь, мог плавать в нем.

И в одну темную ночь я выехал. Длинный, узкий челнок, как волчок, вертелся вокруг себя. С одной волны на другую перепрыгивал он широкие пропасти, падал из бездны в бездну, сотрясаясь, как капля с горы в долину, как пена из долины в гору.