Ли Юй - Полуночник Вэйян, или Подстилка из плоти Страница 4

«Грехопадение» и «прозрение» героя отражены в двух названиях романа. Одно из них («Подстилка из плоти») намекает, с одной стороны, на путь плотских утех, по которому следовал герой, а с другой — на откровение, снизошедшее к нему в конце этого пути, своего рода самопознание. Ведь «подстилка» (путуань) — это метафорический образ созерцательной, очистительной деятельности, постижения Истины (в романе это Чань). Праведник (святой инок, аскет), восседая на циновке путуань, постигает смысл бытия и все тайны жизни. Роман имеет еще одно название: «Цзюэхоу чань», что означает «Просветление, пришедшее с прозрением». В китайском тексте понятия «просветление» и «прозрение» выражены соответственно иероглифами «чань» (буддийское просветление, прозрение) и «цзюэ» — «прочувствование, осознание». Иначе говоря, второе название подразумевает «осознанное прозрение», которое приходит к человеку как некое веление судьбы. «Самопрозрение» и «самопогибель» — две разные и конечные точки воздаяния. Они венчают путь как западных, так и восточных героев.

Но если изначальный финал жизненного пути героя-сластолюбца в общем предопределен (потому что его поступки дурны и безнравственны, а потому требуют осуждения), почему же столь прельстительно изображены картины его порочной жизни? Почему автор (Ли Юй или другой автор) так образно и ярко изображает картины порока, с таким удовольствием и даже упоением живописует картины карнального бытия? Порой кажется, что эротизм романов типа «Цзинь, Пин, Мэй» или «Жоу путуань» и других словно самодовлеет в поэтике произведений, заслоняет собой обычное описание жизни и нравов, даже оттесняет на второй план религиозную концепцию конечного воздаяния (заметим, кстати, что эротический характер сцен в произведениях аналогичного типа не чужд и западноевропейской литературе, включая произведения религиозного содержания, — об этом интересно пишет А.Я. Гуревич в названной книге о средневековой народной культуре). В китайском романе Ли Юя уже в одной из начальных глав соблазнительно изображается сцена «обучения» Юйсян правилам и искусству любви. Герой объясняет их на примере «весенних картинок», содержание которых немедленно претворяется героями в жизнь. Откровенным эротизмом наполнены сцены встречи Вэйяна с двумя молоденькими сестрами, а потом с тремя родственницами. Весьма натуралистически изображена сцена хирургического преображения героя и т. д. Таких эпизодов немало в других произведениях. Подобной особенности можно дать несколько объяснений, каждая из которых по-своему раскрывает внутренние побуждения китайских авторов писать именно так, а не иначе и объясняет содержание самих произведений.

Первое: это стремление через подчеркнутую эротику сцен показать омерзительный характер самого порока — сластолюбия. Иначе говоря, речь здесь идет о назидательной, этико-религиозной идее автора. В памятниках западноевропейской и восточной (в том числе китайской) литературы даже жизнь праведников часто наполнена «мерзостями блудодейства», дабы читатель наглядно убедился в отвратительных свойствах этого греха, а главное, понял бы неизбежность расплаты. Этот назидательный характер произведения стремился подчеркнуть и автор китайского романа. В конце первой главы он так пишет о своих намерениях: «…он (то есть автор. — Д.В.) надеется, что читатель заметит в его сочинении слова напутствия, которые будто лечебной иглой кольнут его, и он сразу же задумается над прочитанным. Он увидит в книге описание любовных связей — «радостей за спальным пологом», словом, картины, которые близки к изображению деяний непристойных. Однако, увидев перед собой все это, читатель поймет; к чему ведут подобные поступки. Они послужат ему предостережением в жизни». Одна из целей написания книги совершенно ясна, а отсюда становится более понятной одна из сторон ее «специфики». Но после вышеприведенных слов автор делает такую многозначительную ремарку: «Если бы автор написал эту книгу как-то иначе, ее никто не стал бы читать, и она, наподобие оливки, оставила бы во рту горький привкус. Я же все изобразил иначе, чтобы читатель проглотил ту оливку, но спрятанную в сладком финике. Теперь оливка уже не оставит неприятного привкуса». В этих словах, намекающих на характер изображения действительности, сказано нечто важное, к чему мы вернемся немного позднее.

Вторая особенность подобного изображения в произведениях этого типа объясняется одной специфической чертой культуры той поры. Читатель романа, конечно, обращает внимание на то, что в нем часто говорится о «поддержании жизни» — «яншэн», о «поддержании сердца» — «янсинь» и т. д., то есть о понятиях, связанных с психофизиологическими и гигиеническими учениями того времени. В основе их, как правило, лежат даосские представления о связи и взаимоотношениях человека и природы, о роли первостихий и первоэлементов в организме человека, о их отражении в человеческом поведении, о взаимоотношении полов и характере регуляции человеческих взаимоотношений и т. д. Суть «яншэн» и «янсинь» как важных частей или сторон саморегуляционной деятельности человека (а Ли Юй посвятил ей многое страницы специального эссеистического труда «Случайное пристанище для праздных дум») состоит в умении человека поддержать свой «дух» — «ци» (или «юаньци» — «изначальный дух») как первооснову жизни человека и его долголетия. «Сохранение первозданного духа» и «укрепление корней» — одно из главных условий нормального развития человеческого организма, о чем неоднократно говорится в романе и в его комментариях. В рамках этого учения очень важно установить гармонию между человеком и окружением во всех его видах, добиться равновесия всех первоэлементов в организме, создать гармоническое единство его наиглавнейших сил, и прежде всего первостихий — Инь и Ян (темных и светлых начал). Кстати, именно поэтому автор так настороженно, если не сказать больше, относится ко всякого рода отклонениям от гармонического развития человека. Не случайно, к примеру, что автор с сарказмом говорит о евнухах, рано состарившихся и немощных, так как они являют собой пример отклонения от жизненной нормы. Среди всех этих проблем важнейшую роль играет взаимоотношение полов, включая половую практику (виды сексуальной практики, необходимые снадобья, призванные установить гармонию между стихиями Инь и Ян, и тд.). Уже в первой главе автор, сетуя на то, что медицинские книги не уделяют должного внимания проблеме интимных отношений между мужчиной и женщиной (всего, что с нею связано), пишет: «Словом, мнения на сей счет, как мы видим, бытуют самые разные. Одни говорят, что утехи полезны, так как укрепляют здоровье; другие твердят, что они-де несут один лишь вред. Если прибегнуть к сравнению (не забыв, понятно, жизненный опыт), то можно сказать так: любовные утехи весьма и весьма полезны для человеческого организма, ибо играют роль своеобразных целебных снадобий вроде женьшеня и растения аконит, которые, как вам известно, используются в соитии. Не следует забывать и о том, что аконит и женьшень, как и другие подобные лекарства, являющиеся укрепляющим средством, приносят пользу лишь тогда, когда их употребляют понемногу и длительное время». И далее автор прибегает к чисто медицинскому совету: «Помните, что они все-таки зелья, а не обычная пища. Если вы станете пожирать их без меры или не вовремя, они принесут огромный вред организму. Такой же вредоносной может оказаться и телесная связь с женщиной. Однако, если прибегать к ней длительное время и пользоваться ею равномерно, она непременно явит свои достоинства, ибо стихии Инь и Ян в этом случае как бы взаимно дополняют друг друга». И еще одно признание литератора: «Вот почему людям следует твердо усвоить, что к плотским утехам надо относиться как к лечебному снадобью, то есть употреблять его не слишком часто, но и не слишком редко, не гнушаться им, но и не пресыщаться. Еще до соития надобно помнить, что соитие есть лекарство, а вовсе не яд… Если все люди будут помнить об этом и сообразно поступать, то стихии Инь и Ян не понесут никакого ущерба!» Мы привели эти несколько пассажей, чтобы подчеркнуть, что проблема секса в Китае имела философский и медицинский подтексты и составляла гигиену половой жизни. И эту особенность нельзя сбрасывать со счетов, ибо она занимала в культурной и духовной жизни человека не менее важное место, чем, скажем, дыхательная гимнастика или боевое искусство (ушу) — отнюдь не только виды физкультуры, но и формы духовного бытия.