Ли Юй - Полуночник Вэйян, или Подстилка из плоти Страница 5

Можно сказать и о третьей черте эротического изображения в произведениях литературы — черте чисто житейской, объясняющейся особенностями самого бытия, нравов того времени (о чем мы отчасти немного сказали). Китайский автор прибегал к эротическому изображению картин действительности, так как хотел сказать, что чувственность, эротика в литературном произведении имеют такое же право на существование, как, скажем, целомудрие или аскеза, ибо они существуют в самой жизни, являются продуктами бытия и составной его частью. Поэтому появление соответствующих сцен в памятниках литературы объясняется вовсе не порочными наклонностями автора (как это любили говорить конфуцианские ригористы или блюстители религиозных догм), а тем, что таковы человеческие нравы. В высоких сферах общества произведения типа «Цзинь, Пин, Мэй» или «Жоу путуань» были запрещены (чисто номинально, однако существует множество исторических свидетельств о том, что представители даже чиновной и ученой элиты от руки переписывали подобные произведения или платили за рукописи и ксилографы бешеные деньги), но зато среди городских слоев они пользовались огромной популярностью, и вовсе не только из-за их карнального содержания, а потому, что характер изображения (включая эротику) привлекал читателя и пользовался огромным коммерческим спросом. Вспомним слова автора об оливке и финике — ведь они говорят именно об этой специфике литературы. Оливку вкладывают в сладкий финик для того, чтобы человек с удовольствием съел и то и другое, однако «вкус» читателя все-таки ориентирован больше на сладкий финик. Автор в своем романе отразил эту особенность читательского (общественного) вкуса и, конечно, общественных привычек и морали.

Наш краткий очерк о китайском Дон Жуане, сластолюбце Вэйяне, из романа «Подстилка из плоти» мы закончим словами о его авторе Ли Юе (1611–1679 или 1680) — талантливом драматурге и теоретике театра, известном прозаике и эссеисте, своеобразном философе, правда, не сумевшем создать самостоятельную философскую систему. Надо заметить, что авторство романа — это одна из загадок творчества выдающегося литератора, которая до сих пор полностью не разрешена, так как нет документальных подтверждений принадлежности этого произведения перу Ли Юя. И все же существует множество косвенных свидетельств (это тема для особого разговора), которые говорят о причастности Ли Юя к этому произведению. Отпрыск обеспеченных родителей, но потерявший почти все в годы гибели империи Мин; всегда стремившийся к ученой и чиновной карьере, но успевший сдать экзамены лишь на первую ученую степень сюцая; страстно ищущий литературного признания, но подвергшийся поношениям со стороны ортодоксов; хотевший добиться общественной славы, но вынужденный довольствоваться нереспектабельной профессией полудраматурга, полуактера, полуписателя, — таков был Ли Юй, в жизни которого отразились метания и колебания многих его современников и противоречия самой жизни. Все это по-своему нашло отражение в его творчестве, о чем намекает и судьба его героев — сумбурная, чувственная, насыщенная взлетами и падениями. Тема «донжуанства», а точнее, тема поисков любовного идеала через реализацию гедонистических устремлений и чувственных влечений, тема своеобразного познания жизни и самого себя через достижение гармонии чувств и упокоение страстей составили важную черту его своеобразного учения о жизни и человеке, что проявляется и в романе о сластолюбце Вэйяне.

Дмитрий Воскресенский

ПОЛУНОЧНИК ВЭЙЯН, ИЛИ ПОДСТИЛКА ИЗ ПЛОТИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В стихах говорится:

Быстро поблекнут алые краски лица,

В черные волосы серая лезет пыльца -

С вечнозеленой сосной человек несравним…

Слава померкнет, и счастье куда-то уйдет,

Цвет облетевший порывами ветра взметет.

Юный в саду удовольствий любви не найдет,

Немощный старец оттуда и вовсе гоним.

Отпрыскам знатным так любо напевы ценить,

Долгие, длинные, как золотистая нить,

Любо им зелий отменных вдыхать аромат,

Но — исчезает вдруг место игривых услад.

Очень заманчиво тот или этот герой

Нам об искусстве постельном[1] толкует порой,

Но не со славой же это искусство сравнить!

Ранние радости скорбный имеют конец.

Всеми забавами тешится, смотришь, юнец,

Колокол ранний заслышит — и тут же в испуг,

Вот и глаза ошарашенно смотрят вокруг:

То ли встает перед ними весенний дворец,[2]

То ль поменялись местами с Землей Небеса,

То ли иные являются им чудеса…[3]

В этих стихах, которые мы назовем «Зал, полный ароматов», говорится о том, что жизнь человеческая ежечасно и даже ежеминутно рождает множество бед и злоключений, ибо в каждом поступке человека таятся тревоги и беспокойства, а потому ни в чем, даже в ничтожной вещице, вы не найдете ни проку, ни пользы. К счастью, еще в далекой древности жили совершенномудрые люди, способные, как говорится, «разверзнуть Небо и Землю». Кто-то из них, как видно, и придумал любовное чувство между мужчиной и женщиной и подарил его людям, дабы те ослабили свои тревоги и развеяли печали и всяческие заботы, — в общем, чтобы не слишком скорбели бы они душой. Но уже в те далекие времена некоторые ученые-конфуцианцы заметили, что женское лоно не только дарует радость новой жизни, но порой несет и погибель. Правда, другие, не менее сведущие в земных делах мужи утверждали обратное: если бы не было-де в жизни подобных удовольствий, то у множества людей волосы поседели бы на много лег раньше, а годы их жизни, несомненно, сократились. Возможно, вы не поверите этим словам. Но вот взгляните на монахов. Среди них есть иноки, коим уже за сорок, а то и все пятьдесят, между тем седина, кажется, даже не тронула их волос, у иных же, чьи годы перевалили за семьдесят и даже восемьдесят, стан все еще остается прямым — нисколько не согнулся! Позвольте спросить: а почему? По словам мужей многоопытных, сие явление объясняется тем, что «ушедший из семьи»,[4] прекрасно представляя свою дорогу в жизни, ведет себя как простой смертный. Он, к примеру, не прочь завести любовную интрижку с красоткой, а порой, глядишь, и порезвиться с юным послушником. Заметим, однако, что если ему не удастся сохранить первозданный дух и укрепить свои корни, то, значит, не иметь ему никакого долголетия.