Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ Страница 44

— Я пришел к вам по одному чрезвычайно щекотливому вопросу, — конфиденциальным тоном начал патер Глинский, потирая руки, — и рассчитываю на вашу всем известную скромность.

— Это отличительная черта моего характера, — согласился Бедросов, — говорите прямо, что ваш граф опять натворил и из какой истории мне придется на этот раз выручать его.

— Мой бывший питомец страстно влюбился в одну молодую особу и собирается на ней жениться. Она дочь весьма почтенных родителей и во многих отношениях была бы подходящей для него партией, но есть обстоятельства, которые заставляют меня опасаться этого брака.

— Кто она такая?

— Малютина.

— Эмма?

— Вы ее знаете?

— Еще бы! Я был другом ее отца и носил ее на руках, когда она была ребенком, я и теперь вижусь с ней очень часто.

— Вы не подозреваете ее в убийстве?

Бедросов улыбнулся.

— Извините меня, ваше преподобие, — сказал он, — откуда явилась у вас такая странная мысль?

— Вы не допускаете возможности совершения преступлений под влиянием необузданного фанатизма?

— Эмма вовсе не экзальтированная девушка; я нахожу, что она холодна и благоразумна не по годам.

— Вы полагаете, что она неспособна увлечься сумасбродною идеей… например, политической?

— Ни в коем случае: я уже заметил вам, что Эмма Малютина очень сдержанная и скромная девушка.

— Я знаю наверно, что она имеет тайные сношения…

— С кем?

— С купцом Сергичем.

— Это старый знакомый ее матери, очень добрый и скромный человек.

— По ночам в его доме она переодевается в мужское платье и отправляется в Красный кабачок. Неужели это не кажется вам странным?

— Да… только это ничего не доказывает. Поручик Ядевский влюблен в Эмму и надеется на ней жениться, она же, как видно, предпочитает сделаться графинею Солтык — поощряет ухаживания графа, но скрывает от него свои тайные свидания с Ядевским. Вот вам простое объяснение ее ночных прогулок. Малютина — девушка безукоризненная во всех отношениях, даже не кокетка в буквальном смысле слова. Желание ее сделаться женой богатого графа нельзя назвать преступлением.

— Ее подозревают в убийстве Пиктурно.

— И это для меня не новость. Эмма была причиной американской дуэли между этим студентом и графом Солтыком. Молодому человеку не посчастливилось, и он был принужден лишить себя жизни.

— Допустим, что все это правда… но меня тревожит мысль о том, что граф будет замешан в какую-нибудь интригу политического свойства.

— Повторяю вам, тут главную роль играет любовь, — усмехнулся Бедросов, — тем не менее, я воспользуюсь вашими указаниями и приму все зависящие от меня меры для того, чтобы разъяснить этот вопрос… прикажу полицейским агентам следить за Эммой.

— Недурно было бы, если бы вы лично переговорили с ней об этом предмете… От вашего внимания не ускользнут некоторые оттенки, которые кажутся мне неудобопонятными.

— Извольте, я готов сделать и это. Вы же со своей стороны постарайтесь удержать графа от визитов к Малютиной хоть на несколько дней. Займите его чем-нибудь, придумайте для него постороннее развлечение.

— Постараюсь всеми силами и, если узнаю что-нибудь новенькое, немедленно сообщу вам.

Собеседники расстались. Улыбку Бедросова можно было бы перевести словами: «Куда как ты наивен, приятель, несмотря на то что ты член ордена иезуитов!» А дружеское рукопожатие патера означало: «Этот полицейский крючок чрезвычайно недальновиден!».

Глинский немедленно послал эстафету к родственнику графа, господину Тараевичу, отъявленному кутиле и страстному игроку. Когда тот приехал в Киев и остановился в «Европейской гостинице», патер тотчас же отправился к нему для переговоров. Иезуит знал, что за известную сумму денег этот человек будет слепым орудием в его руках.

Спустя час после их встречи нежный родственник, как бомба, влетел в кабинет Солтыка и чуть не задушил его в своих объятиях.

— Милый мой Богуслав! — воскликнул он. — Вот я и опять в Киеве! Я готовил тебе приятный сюрприз и потому не известил тебя заранее о моем приезде. Как мы покутим здесь с тобою, милый друг!..

Я, понятное дело, становлюсь у тебя.

Граф вздохнул свободнее, узнав, что Тараевич приехал в Киев не надолго, и тотчас же приказал своему камердинеру привезти из гостиницы его багаж и приготовить помещение в доме.

— С чего же мы начнем наши невинные развлечения? Надо составить программу.

— Как тебе угодно.

— Сегодня мы обедаем в клубе, поиграем в картишки; оттуда поедем в театр… Что сегодня дают?

— «Травиату».

— Отлично!.. Прямо из оперы катнем к цыганам. Говорят, там завелась такая красавица, какой никогда и не видывали… Земира… Неужели ты с ней еще не познакомился?

— Слышал кое-что.

— Красавица-дикарка, чистейшая баядерка!

Программа Тараевича заинтересовала графа — ему захотелось взглянуть на хорошенькую цыганку. После обеда в клубе сели играть в макао. Приезжий гость был, как говорится, навеселе и играл отчаянно, но фортуна улыбалась ему, и он уехал из клуба с полными карманами денег. В театре он вел себя почти неприлично, поднес примадонне великолепную бонбоньерку и после каждой арии кричал во все горло «Браво!».

Солтык был возмущен выходками Тараевича и заметил ему, садясь в карету:

— Послушай, мой милый, веди себя сдержанней. Цыганки кокетливы и любят, чтобы за ними ухаживали, но строгость их нравов не подлежит сомнению. Не затевай скандала, иначе их смуглые рыцари без церемоний пустят в дело кинжалы.

— Знаю, знаю! — проворчал Тараевич.

Обширный павильон в восточном вкусе напоминал собою дворец из «Тысячи и одной ночи». В средней ротонде была устроена танцевальная зала: вдоль ее стен стояли мягкие диваны, на которых в самых живописных позах сидели и лежали украшенные драгоценностями загорелые дочери Индии. Большие черные глаза их напоминали глаза газели, улыбка не покидала их уст, белоснежные зубы так и сверкали при ярком освещении. Они были окружены целой толпой поклонников. Две-три пары молодых цыганок плясали посреди залы под звуки тамбурина.

Граф стоял у колонны, между тем как его родственник вполголоса разговаривал со старой безобразной цыганкой. Эта последняя как бы в знак согласия кивнула головой, и тут же к Солтыку подошла стройная черноокая красавица. Плечи ее были обнажены, волосы перевиты жемчугом и кораллами. Костюм ее состоял из широких турецких панталон, короткой пестрой юбки и ярко-красной бархатной курточки, украшенной драгоценными камнями. На ногах были надеты вышитые золотом туфли.