Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ Страница 45

— Здравствуй, граф, — улыбаясь, сказала она.

— Разве ты меня знаешь?

— Знаю… А ты меня не знаешь. Я Земира, так называемая киевская звезда. Нравлюсь ли я тебе?

— Обратись с этим вопросом к своему жениху.

— У меня нет жениха… ей-богу нет!

— Цыганским клятвам никто не верит.

— Уж больно ты умен, барин, как я вижу, — заявила черноокая красавица. — Говорят, все киевские знатные дамы от тебя без ума. Почему же не может влюбиться в тебя простая бедная цыганка? Ну, скажи, по крайней мере, что я хороша.

— Этого я не отрицаю.

— Хорошее всем нравится… так полюби меня!

Солтык засмеялся.

— Не смейся! — и цыганка топнула ногой. — Я хочу, чтобы ты меня полюбил! Выпей вот это, — прибавила она, подавая ему пузырек с жидкостью, — и ты наверняка в меня влюбишься.

— Меня ты не очаруешь ни огненным взорам, ни любовным напитком.

Земира отступила на несколько шагов, протянула руки к графу, а затем прижала их к груди, нашептывая какие-то непонятные слова.

— Колдовство действует только на тех, кто ему верит! — пошутил Солтык.

— Да ведь и ты не каменный!.. Покажи-ка мне свою руку.

Цыганка взглянула на ладонь графа и вздрогнула — на ее хорошеньком личике изобразился ужас.

— Ты видишь что-то недоброе?

— Мало ли что написано в книге судеб!

— Но я желаю узнать, что меня ожидает в будущем?

— Твоя жизненная линия внезапно пресекается… ты умрешь скоро… и умрешь ужасной, насильственной смертью.

Граф равнодушно пожал плечами, сунул червонец в руку цыганки и подошел к Тараевичу.

— Ты хочешь уехать домой? — спросил тот.

— Нет… мне пить хочется. Стакан хорошего вина развеет и этот удушливый запах цветов, и эти резкие звуки скрипок, и неприятное впечатление от этих лукавых смуглых красавиц. Мне так и мерещится, что они вот-вот превратятся в ядовитых змей!

Между тем как Солтык и Тараевич опорожняли одну бутылку за другой, Бедросов получил от своего агента следующее донесение:

«Эмма Малютина действительно бывала в Красном кабачке и приходила туда в мужском платье. Студент Пиктурно ухаживал за содержательницей кабачка, Рахилью Басси, посещал ее почти ежедневно. В ту ночь, когда он пропал без вести, ни Малютиной, ни еврейки не было в Киеве».

XXXVII. Травля

Казимир Ядевский несколько раз заезжал к Эмме, но ни разу не застал ее дома и решился написать ей полное упреков письмо. Она насмешливо отнеслась к его претензиям, но, тем не менее, пригласила приехать к ней вечером.

— У тебя снова появляется чувство ревности, друг мой, — приветливо улыбаясь, встретила она Казимира.

— А тебя, выходит, радуют мои страдания, — ответил он ей.

— Вовсе нет. Ты не имеешь права обвинять меня. Когда мы ехали с тобой из Мешкова, я откровенно высказала тебе все, чего ты можешь ждать от меня, и согласилась сделаться твоей женой. Но ты не исполняешь тех условий, которые я от тебя требую — ты не доверяешь мне.

— Ах, Эмма! — вскричал юноша, прижимая ее к своей груди. — Все это происходит оттого, что я слишком сильно люблю тебя!

— Любовь основана на взаимном доверии, а тебе мерещится, Бог знает что, ты увлекаешься нелепыми фантазиями.

— А твое отношение к Солтыку?

— Оно неизбежно, потому что я преследую определенную цель.

— Все одни и те же отговорки!.. Разве ты не видишь, как я страдаю!

— В этом нет моей вины. Я свято исполняю все данные тебе обещания.

— Это правда… Прости меня!

Ядевский, стоя на коленях, целовал ее руки и был совершенно счастлив, заметив приветливую улыбку на губах ее. Но счастье его было непродолжительно: в комнату вошел Бедросов.

— Не помешал я вам? — обратился он к Эмме, указывая глазами на Казимира. — Виноват… Мне нужно переговорить с вами наедине.

— Уйди, — шепнула она Казимиру. — Это старинный знакомый моей матери, он, вероятно, не вызовет у тебя ревности.

Проклятие готово было сорваться с языка раздосадованного юноши, но он сдержался и, склонив голову, вышел из гостиной.

Эмма села в углу дивана, так что лицо ее было в тени, между тем как сама она могла свободно наблюдать за собеседником.

— Вы, кажется, были знакомы со студентом Пиктурно? — равнодушным тоном начал незваный гость.

— Да, я встречалась с ним раза два, не более.

— Насколько я помню, вы говорили мне, что между ним и графом Солтыком была американская дуэль?

— Я передала вам то, что слышала.

— В таком случае, должен сказать, что вас обманули… Пиктурно был убит…

Бедросов был уверен, что эти слова поразят и собьют с толку его слушательницу, но она возразила ему с невозмутимым спокойствием:

— В самом деле? И вам уже известны виновники этого преступления?

— Я недавно напал на их след.

— Это делает честь вашей проницательности… Скажите, с какой же целью было совершено это убийство? Молодого человека вероятно ограбили?

— Об этом я должен умолчать.

— Почему же? Неужели вы допускаете, что я выдам вашу тайну? — сказала красавица, беря Бедросова за руки, и прибавила. — Это нехорошо с вашей стороны. Зачем же вы возбудили мое любопытство?

— Здесь, в Киеве, существует известный притон, любимое место воров и мошенников, так называемый Красный кабачок.

Эмма засмеялась.

— Тут, кажется, нет ничего смешного, — сухо заметил частный пристав.

— Я думала, что в этом кабачке преимущественно назначаются тайные любовные свидания.

— Бывает и это… Содержательница заведения, ловкая хитрая еврейка, давно уже под подозрением… Она заодно с мошенниками занимается контрабандой… Вообще, эту шайку подозревают в воровстве и даже убийствах.

— Хорошо, что вы мне это сказали.

— Это почему? — спросил Бедросов. — Неужели вы когда-нибудь заглядывали в этот воровской вертеп?

Эмма снова засмеялась и покраснела.

— Скажу вам по секрету, что я уже несколько раз ходила туда, — отвечала девушка. — Тетушка моя так строго за мною присматривает… Понимаете?

— Вы виделись там с Ядевским?

— Этого я вам не скажу.

— Не беспокойтесь! Я знаю больше, чем вы подозреваете.

— Что же, например?

— Знаю, что часто по ночам вы выходите на улицу в мужском платье.

Новый взрыв хохота.

— Теперь я понимаю, почему киевская полиция никогда не может поймать ни воров, ни убийц! Ей некогда… Она занимается выслеживанием влюбленных! Как это забавно! Ха-ха-ха!

В комнату вошла Генриетта Монкони.

— Что тебя так рассмешило? — спросила она, целуя руки своей повелительницы.