Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса Страница 52

«Ad te supiramus gementes et flentes in hac lacrimarum valle»…

Отчаяние превратилось в бездну ненависти, в судорожное, злобное богохульство, он чувствовал, что человеческий клубок плюет в небо, слышал, как легкие его разрываются в отвратительном крике: Убийца! Убийца!

Теперь руки его ослабели, он выпустил ее. И она перекатилась через него, слышал, как она кричит, чувствовал, как она зубами перегрызла у него жилы на шее, как руки ее, разрывая, погрузились в его тело.

И снова окрепло его тело. Он бросился на нее, налег на нее с отчаянной силой, ее тело извивалось и сопротивлялось. Но он был сильнее. Руками и ногами он приковал непокорное, судорожно дергавшееся тело, его тело подпрыгнуло несколько раз в болезненной жестокой судороге, дикий ураган вылился в долгом, клокочущем крике.

Он еще крепко держал ее тело в своих объятиях. Члены ее ослабели. В ее руках трепетало его сердце, как потухавшее пламя. Прошла, затихая, последняя волна судороги, невыразимо спокойное счастье проникло в его кровь.

И вдруг он почувствовал, что она уходит, члены ее медленно скользили вдоль его тела; он схватился за нее, в отчаянии прыгнул вслед за нею…

— Агая! — крикнул он, — Агая!

В то же мгновение он оступился, упал и пришел в себя.

Лежал на полу. Снова бросился в постель, страх разрывал его мозг.

Это быль не сон, это было больше, чем когда-либо могло быть в действительности, в тысячу раз больше, крикнул он про себя… Не сходит ли он в самом деле с ума?

Последним усилием выбросил он из головы все мысли, с отчаянием уцепился за какое-то глупое воспоминание, но его лихорадочная фантазия, пенясь, переливалась через его душу: он так живо чувствовал бешенство страсти ее тела, на губах его были ссадины, тело его было точно разбито от страсти ее объятий. Это была Агая, Агая — кошмар! Агая — вампир!

В ужасе вскочил.

Это была она, она могла в одно и то же время быть в двух местах. Она могла раздвоиться, и теперь она была у него.

Чувствовал, что сейчас страх убьет его. Хотел зажечь огонь. Руки его судорожно тряслись. Наконец, это удалось ему.

Это успокоило его на мгновение.

И вдруг снова охватил его дикий пароксизм страсти и жажды Агаи. И он хотел уже снова броситься в лихорадочную оргию этой кровосмесительной похоти. Стоит только потушить огонь, и он снова будет переживать это.

Но страх возрастал в нем. Поток страха остановился в его мозгу: это стоило бы ему жизни.

Судорожно сложил руки и со стоном искал спасения.

Наконец, жадно схватился за книгу, которая лежала на ночном столике: на первой странице его собственный портрет.

Бегло взглянул на него, кровь его застыла от ужаса. Взглянул еще раз: черты, казалось, оживали, лицо росло, оживало, казалось, хотело говорить…

Перевернул несколько страниц и начал читать вслух. Но его голос, звеня, отдавался в мозгу, и у него было такое чувство, что тот, другой, сию минуту, сейчас, сейчас вылезет, вырастет из книги и уставится на него…

Вся книга стала как будто живая, она, казалось, двигалась в его руках, он в ужасе отбросил ее прочь, она двигалась, она ползла по полу, тот, другой, тяжело выбивался наружу, сейчас, сейчас он его увидит…

В бешенстве вскочил с постели, всем телом навалился на книгу, потом схватил ее руками, душил, рвал, но чувствовал, что его что-то высоко с силой подымает точно воротом…

— Это безумие, это безумие! — кричало в нем. Он вскочил, точно помешанный, выпучил глаза на книгу: видение прошло, но он боялся ее поднять.

Наконец, пришел в себя.

Сел, бессилие парализовало его сердце. Опустился на постель и в тупом отчаянии уставился на одеяло.

И вдруг снова встало перед ним воспоминание об оргии, которую он только что пережил.

Его начало терзать болезненное желание, силы его слабели, он начал уже снова погружаться, но вдруг совершенно машинально быстро встал, абсолютно не думая и не желая думать, оделся, как будто в сомнамбулическом сне, и вышел на улицу.

Огляделся: он был действительно на улице. Он не совсем ясно представлял, как сошел вниз. Но он был счастлив, что ушел, ушел из этой ужасной комнаты, где сатана справлял свою мессу.

«Теперь нужно верить в сатану», пробормотал он глубокомысленно, да, в сатану и в его утонченную, жестокую мессу пола…

Уселся на ступенях какого-то памятника, опустил голову на руки и впал в лихорадочный полусон.

Вдруг вздрогнул, кто-то совсем близко остановился возле него.

Взглянул, в сумерках рассвета увидал девушку, видел лишь, что она была очень бледна и что у нее были большие широко раскрытые глаза.

Долго смотрели они друг на друга.

— Я хочу пойти с тобой! — сказал он и встал.

— Идем! — Она быстро пошла вперед.

— Не так скоро, тише. Я чувствую ужасный страх. Но ты будешь держать мои руки, тогда я сейчас же усну… Я совсем не такой, как другие мужчины, совсем не такой, — прибавил он, помолчав.

Она с удивлением посмотрела на него. Он вдруг заметил, что говорит совершенно бессознательно.

Снова остановились.

— Да ведь ты еще дитя, — сказал он с удивлением, — я мог бы взять тебя на руки и нести. И идешь ты так легко, что я едва слышу твои шаги…

— Идем, идем, еще далеко.

— Далеко? Но я едва могу идти.

— Дай руку. Так..

Вдруг почувствовал новую силу.

— Ты будешь держать мои руки, крепко, как можно крепче, даже во сне, хочешь?

— Да, да…

— Еще далеко?

— Сейчас, сейчас…

Шли молча.

— Здесь! — сказала она тихо.

— Здесь?

Взошли на первый этаж.

— Ну, иди, иди, — она бегло поцеловала его, — мы оба так страшно устали, так страшно устали, — повторила она задумчиво. — Я буду спать с тобой и все время держать твои руки.

Он лег и взял ее на руки, как ребенка. Она обняла руками его шею.

— Так ты чувствуешь меня сильнее? — сказала она серьезно.

— Кто ты? — тихо спросил он.

Она не отвечала.

Он тотчас же заснул.

Они сидели на веранде ресторана.

Было далеко за полдень. Дома бросали тяжелые, густые тени на широкую улицу, густая листва деревьев была испещрена пурпурными пятнами. Там, впереди — дерево, листья которого уже совершенно пожелтели, а в стороне, вдоль улицы, беспокойно дрожала целая скала красок, от лихорадочно-пурпурного до тусклого бледно-желтого: он почувствовал внезапный интерес к тысячам красочных переливов…

— Почему ты ни слова не говоришь? Неужели же нам сидеть все время молча?

Агая была очень возбуждена. Он взглянул на нее и странно усмехнулся.