Кирилл Киннари - Вечные мы Страница 6

4. OUSIDE THE ASYLUM (А.Н.)

Здравствуй!

Пожалуйста, не плачь!

А сам слышу твой голос, твоё милое «р», и чуть заднее «ш» после гласных, и почти реву. Слезлив и не стыжусь. Давай плакать вместе от счастья. Всё устроится скоро, уже устраивается. Скоро мы будем вместе <...>

Мы все тебя любим и ждём. _Все_ подчеркнуто три раза, заглавный курсив!

Катя часто про тебя рассказывает. Маша просит передать, что ты очень красивая. (И что, может быть, ты сможешь немножко научить её программировать.) Она тебе напишет.

И уже все для тебя готово, вот посмотри. Второй этаж слева от зала, с башенкой — это будешь ты. Внутри хорошо, но это ты пусть увидишь уже здесь, и сама, конечно, сделаешь ещё лучше.

Можно ещё попросить? Пожалуйста, напиши мне на наш _общий_ адрес, то есть как бы разреши читать и отзываться _всем_. Но не всем пиши, а всё равно мне, вообще кому-то одному, но не стесняясь всех. Приватность никто не отнимает, но мы _умеем_ и вместе. Привыкай понемногу.

Ты чудесная.

Теперь про наше «затворничество».

Отрицание настоящего — это легко, и не главное. Достаточно задёрнуть шторы и читать только хорошее. Всякую чушь — просто «не знать», с невинной улыбкой типа «а кто это». Но у нас другое: у нас проблема не столько с чужим («общим») настоящим, сколько с их _будущим_. Это серьёзнее. От будущего не спрячешься. Не хочешь попасть в чужое будущее — надо делать свое. И уже не обойтись одной невинностью: надо налегать на руль, надо осмотическое давление создавать изнутри. Попустить и страсти, и злости. Не чтобы бороться с чужим будущим, а чтобы делать прочнее своё. Это единственный способ. Правильное будущее побеждает _само_. Просто — приходит.

Настоящее настоящее — это будущее. В настоящем ничего нельзя поменять, в будущем всё. Притом же это весь мир, реальный, и _все люди_ в нём есть, и я и ты — и это всё, всё твое. Как захочешь, так и сделается.

А завязнешь в сегодня — поезд уйдёт, останешься ни с чем. Как попаданцы в прошлое — знаешь, был такой жанр? Сначала восторг, лиса в курятнике, вот я им сейчас мозги-то прочищу... споришь там с Честертоном каким-нибудь, с правыми и левыми, с Фрейдом воюешь (но и ужасаешься его силе вблизи). Обильно публикуешься, ездишь, разоблачаешь, раскрываешь глаза. На сколько-то лет хватит завода, да и результаты могут подпитывать, почему не быть результатам (конечно, не таким, о каких мечталось, но всё-таки). Насколько-то ты будущее приблизишь, спору нет. Но в глазах будет — тоска. И чем дальше, тем хуже. Твой поезд, _настоящий_ твой, ушёл, и не догнать его никогда. Даже не представить, где он сейчас катит. Там твой настольный свет от скорости дрожит! И пусть там не поразить никого прозрениями, не повозить дурачин мордой об стол, но зато ты увидишь _новое_, и сама откроешь, если повезёт. А «здесь» — «всё понятно», тоска без просвета, «сколько нам ещё идти, отец», «до конца, мать». Нужная тяжёлая работа, обречённость.

И вот это мы и есть: не высокомерие и брезгливость, а спасение от безнадёги настоящего. Строим свой поезд, чтобы вернуться назад, то есть вперёд — хоть сколько-то вырваться. Мы настоящие попаданцы, потому что совсем не мечтали именно в сюда угодить. Nous sommes ailleurs.

И ты тоже.

Самое невероятное, самое сказочно чудесное: что _ты_, моя ты, Элли Долгого Озера, Сказавшая Да На Мосту Четырнадцати Шагов — ты наша, ты одной крови, ты будешь с нами.

Здесь наш сад, наш лес, наше море. Злость — только на границе, а чтоб меньше злиться, просто отодвигаем границу подальше. Мы — Outside the Asylum, выход из сумасшедшего дома, ещё одна попытка, очередная. (Поудачнее многих, насколько могу судить!)

Настоящее нельзя не бичевать (кстати, любое, как любое было когда-то будущим, как и любое станет романтическим прошлым), но от этого костенеешь. Мы ведь не боги, чтобы бесконечно любить «всё» и не скисать от него, не беситься, не опускать рук. Мы ищем локальный оптимум сиюминутной радости и вечного счастья. Отсюда наше самодельное, налегке, будущее. Ручей, очаг и ложе.

Половина бед человечества оттого, что чем ты умнее, тем невыносимее тебе ломиться в открытые двери. Учимся учить и учиться. Поэтому нужна тишина.

Я постараюсь выбраться на след. неделе, вернее всего в среду. Очень много работы сейчас, два больших проекта к Равноденствию выкатываем <...> Тебя страшно не хватает. Особенно по ночам. И по утрам! А уж вечерами... Днём вообще на стенку лезу...

Пиши каждый день.

Хоп!

5. РАЗВЯЗАТЬ ЛЕНТОЧКУ (КАТЯ)

ИДЕЯ: заначки. М. не любит на природе, Э. тоже вроде не очень, кажется просто неудобно им, особенно в лесу, но и хочется иногда, заметно. Надо сделать, должно быть несложно. Запаянный стерильно комплект: подстилка с подогревом, полог?, простой вибр, смазка, и все это спрятано где-то в удобном месте — в ветвях, в пещерке, у реки за камнем и т.п. Каждый знает свои заначки но не знает чужих. Смысл — что не надо бежать в дом из хорошего места, где приспичило, и не надо кряхтеть и приспосабливаться, а протянуть руку и сразу сделать себе шёлково, чисто, домашне, тепло, прямо в лесу или на горе. И поебаться всласть среди птиц и цветов и облаков, не колет и не кусает, хорошо! Важно: использованные заворачиваем и уносим домой, вот, это место как бы уже вылюблено этим летом, не надо повторений; а зимой пополняем заначки, прячем на прогулках под снегом подарки для лета. Комплект должен быть оч. маленьким в упакованном виде, поставить серию. Может, даже зимний комплект получится, посмотреть какие нагреватели есть. И лежали они в обнимку в сверкающем снежном лесу, эх.

ФИК: на планете дев. Раз в много лет им забрасывает из космоса одного мальчика — начинается сезон семейный, уставшие от жизни могут родить девочек и наконец уйти (улететь?). Дев миллиарды, и они бессмертны, а мальчик нет, ему предстоит здесь вырасти, прожить, состариться. Зачинают буквально от прикосновения, поначалу очереди, конвейер, но потом отсеиваются несколько, любовь, хотят быть с ним всю его жизнь. Но другие, миллионы, ждут семени, и ближний круг начинают раздавать из себя: когда он затихает, дева целует его и летит в один из Храмов Семени, на семи холмах, и возлегает на ложе, и раскрывается, и тысячами проходят перед ней, целуют её орошённую розу, вздыхают, улыбаются, улетают вынашивать.

А мальчик бегает по планете, легконогий, голый, только пенис стянут и привязан к яичкам ленточкой, чтоб не мешал бегу, как греки делали на олимпиадах. Девы не осаждают его, но поглядывают, и иногда, редко, он высматривает себе незнакомку, подходит, смотрит, целует, даёт развязать ленточку. Никто не отказывает. Тем более что не связанным Клятвой Семи в храм идти не нужно, можно всё оставить в себе, полную порцию, безумная редундантность, роскошь, богатство, блаженство. Никто и знать не будет поначалу, а ты просто выносишь себе совсем свою — капельку, деву внезапной любви. (У таких капелек потом особый статус, конечно.)