Олег Болтогаев - Лопушок Страница 8

— Что это? — спрашивала Тамара и смотрела вверх.

— Это Стожары или, по-другому, Плеяды, — отвечал я.

— А почему их не было летом?

— Ты наблюдательная. Это созвездие видно только осенью и зимой.

— Да? А куда оно девается летом?

— Земля меняет своё положение, поэтому Плеяды исчезают.

— А почему летом не исчезает Большая Медведица?

Этим вопросом она поставила меня в тупик.

— Таково устройство Галактики, — умничал я ответ.

Тамара не оспаривала устройство Галактики.

И мы снова целовались.

Низко, в северо-восточной части неба, блестела удивительная звезда. Казалось, она, мерцая, переливается всеми цветами радуги.

— Смотри! — говорил я Тамаре и показывал на звезду пальцем.

— Синяя! — радостно шептала моя фея.

— Зелёная! — продолжал я.

— А теперь красная! — смеялась Тамара.

— Снова синяя… — я наклонялся к её губам, и мы забывали про нашу звезду.

Вода тихонько булькала буквально у наших ног, приятели говорили мне, что ночью вверх по нашей речке поднимаются целые косяки крупных голавлей и подустов, хотелось удивить мою подружку, и в коротких паузах между поцелуями я рассказывал ей про то, сколько рыбы мы с Лёшкой поймали накануне.

Музыкой осенних ночей были мелодичные песни сверчков.

Их чудные трели раздавались и справа, и слева, и спереди, и сзади.

Сверчков было так много, что казалось, будто весь мир состоит только из этих невидимых музыкантов. Они пели без устали и без перерывов. Однажды я принёс фонарик, и мы с Тамарой, стараясь ступать неслышно, подошли к кусту древовидной мальвы, на ветвях которой обосновался невидимый певец. Я включил фонарик, и мы не без труда обнаружили маленького бледно-серого кузнечика, мелкие движения которого, как оказалось, и были источником удивительных серенад. Скромный вид ночного певца полностью компенсировался его непостижимыми музыкальными способностями.

Тонкие, волшебные звуки, словно гимн уходящей осени, с каждым вечером становились всё печальнее и печальнее.

Особенно грустно было то, что мы с Тамарой стали замечать, что количество ночных менестрелей неумолимо уменьшается, и их песни становятся всё тише и тише.

Это означало, что осень вступает в свои права.

Почти всё время мы разговаривали шепотом.

— Тебе не кажется, что мы остались одни? — тихо спросил я однажды.

— Как это?

— Ну, совсем одни. На всём белом свете.

— А-а…

— Не кажется?

— Кажется.

Почему-то сладко щемило сердце.

И мы снова начинали целоваться.

Иногда мы вспоминали про наших друзей — Лёшку и Наташу — и ненадолго возвращались к забытой забаве — качелям под деревом грецкого ореха. Только теперь всё было иначе. Лёшка с Наташей сидели на одной стороне, причем мой приятель так крепко и властно обнимал свою подружку, что мне становилось завидно. Мы с Тамарой занимали другую половину люльки, какая-то просторная попона служила нам верным убежищем от осеннего ветра, никто не мог видеть, как я осторожно и ласково обнимал Тамару и прижимал к себе её упругое тело. Мы толкали люльку, и Лёшка сразу начинал жадно, взасос целовать Наташу — вынести это было просто невозможно, и мы с Тамарой тоже целовались, наши поцелуи были почти невинными по сравнению с тем, как самозабвенно предавались этому занятию наши друзья. Люлька совершала медленные, плавные движения, и эти равномерные колебания и ритмичный скрип канатов над нашими головами, казалось, содержали в себе какой-то постыдный намёк на что-то совсем взрослое и запретное.

Не знаю, что делали там, под своей попоной, Лёшка с Наташей, но мои руки были гораздо более бесстыжими, чем тогда, когда мы с Тамарой оставались наедине. Трепеща от страсти, я трогал сквозь шерстяную кофточку нежные и упругие груди моей девочки.

Тамара удерживала мои ладони, но не отталкивала.

Мне хотелось расстегнуть несколько пуговок, но, признаюсь, я не осмеливался сделать это.

— Ты с ума сошёл, — едва слышно шептала Наташа.

— Ничего не видно, — глухо бурчал Лёшка.

Я скашивал глаза и действительно не мог понять, что там у них происходит, потому что Лёшка почти лежал на девочке. Если бы просто лежал! Он как-то недвусмысленно двигался, словно… Неужели?

Нет! Не может быть!

Разве что — «понарошку».

Хмелея от общей атмосферы любви, я начинал гладить живот моей девушки, короткое платье сминалось кверху, и мои пальцами касались тугих трусиков.

Я умирал от любви.

При этом мы, как и Лёшка с Наташей, целовались немыслимо долгим поцелуем, и я был уверен, что счастливее меня нет никого на свете.

Наступила вторая половина октября, и деревья пожелтели.

— Пойдём погуляем по лесу, — с трудом произнёс я.

С трудом — потому что это была непростая фраза.

Все пацаны в один голос хвастались, что если девчонка соглашается пойти с тобой в лес, то можно считать, что победа в кармане.

— Пойдём, — запросто ответила Тамара.

Жаркая волна ударила мне в лицо.

Как легко она согласилась! Моя победа в кармане!

Неужели Тамара не знает, что может случиться в лесу?

И в тот же миг мне стало совестно.

Что это я так плохо думаю про мою девушку! Она доверяет мне! А я…

Какая победа? Баран! Ведь я люблю её!

Осенний лес встретил нас прозрачным воздухом и гулким шумом ветра в кронах высоких буков.

— Смотри, под ними ничего не растёт, — удивилась Тамара.

— Да, под буками и грецкими орехами никогда ничего не растёт.

— Почему?

— Буки и грецкие орехи не желают этого, — рассмеялся я.

— Какие они эгоисты, — улыбнулась Тамара.

Мы прошли по буковой роще и вышли на небольшую полянку.

— Посидим? — пытаясь говорить равнодушно, предложил я.

— Давай, — ответила Тамара и достала из сумочки покрывало.

Ничего себе…

А я думал, что нам хватит и моего пиджака.

И мы посидели…

Нам понадобилось лишь две минуты, чтобы повторить весь тот скромный любовный опыт, который мы накопили за всё это время.

Дальше начиналось неизведанное.

Тамара лежала на спине, а я жадно и страстно целовал её.

Девочка совсем не сопротивлялась, когда мои вздрагивающие от волнения пальцы расстегнули её плащ, а затем пуговки кофточки.

— Люблю, люблю, — шептал я и пытался просунуть ладонь под лифчик.

Ничего не получилось.

Я говорил какие-то нежные слова, лицо Тамары стало пунцовым, губы мелко задрожали, и она стала дышать шумно и жарко.