Шахразада - Древние чары и Синдбад Страница 9

Амаль встревоженно взглянула на мать. Не только прикосновение руки – и нотки в голосе были столь новы, столь непривычны. И от этого сердце девушки забилось сильнее.

– Помнишь ли, малышка, что я рассказывала тебе о магических корнях нашей семьи?

– Конечно… Ты, наверное, тысячу тысяч раз повторяла, что в твоем роду были сильные колдуны и колдуньи… Что я могу унаследовать сей колдовской дар и потому не должна без крайней на то нужды ни гневаться, ни обижаться на окружающих, ни даже повышать на них голоса – особенно на тех, кто не принадлежит к нашей семье.

Маймуна кивнула. Каждое из этих слов было кристально чистой правдой, но при этом они все были до последней степени лживы. Увы, таковым бывает любое изреченное слово, стоит ему только придать иное значение.

– Да, доченька, это так. В моем роду все были колдунами и колдуньями, никто из нас не принадлежит к роду человеческому. Моим отцом был сам Димирьят, царь всех джиннов.

– Ой…

– Род же твоего отца и моего мудрого мужа не менее древен, ибо твой уважаемый батюшка рожден ифритом, и доселе я не знаю никого, кто может соперничать с ним в его огненных умениях!

– Ой… – вновь прошептала Амаль. Она чувствовала, что пол под ее ногами проваливается, а вместе с ним исчезает навек и та жизнь, которой она жила до этого страшного часа.

Маймуна же не слышала ужаса в голосе дочери. Или предпочла его не слышать – ведь надо же когда-то девочке узнать, каков мир на самом деле. А потому продолжила рассказ с поистине лекарской безжалостностью.

– Умение колдовать, которому ты учишься по древней книге, присуще каждому существу нашего рода с первого дня его рождения. Именно поэтому я и просила тебя быть ровнее и не гневаться без крайней нужды: всего одно слово, сказанное джиннией, способно превратить жизнь обычного человека в бесконечную череду страданий. А гнев, каким дочь ифрита может ожечь неразумного человечка, навсегда лишит его слуха или зрения… Да что там, и самой жизни.

– Матушка, какой ужас…

– Да, красавица, это страшно. Не делала ты этого только потому, что не знала, насколько тебе такое подвластно. Или потому, что боялась ослушаться меня или отца…

– Но почему же я об этом ничего не знала?! Почему лишь сейчас ты мне рассказываешь об этом?

– Дочь, в твоем вопросе кроется ответ: ибо лишь сейчас пришло время, когда слова мои дойдут до твоего разума, а не навеки напугают твою душу. Именно сейчас, когда ты из малышки превращаешься во взрослую де…

И тут Маймуна запнулась. Ибо каждое ее слово противоречило само себе: с точки зрения джиннии, Амаль останется неумелой и неразумной колдуньей еще долгие столетия. Хотя с самого момента рождения уже может представлять смертельную угрозу для всего человеческого. С этой же самой, человеческой точки зрения, она уже пару лет как была вполне взрослой девушкой. Но Маймуна не была бы дочерью самого царя джиннов, если бы не нашла более чем красивый и совершенно правильный выход.

– Да, именно сейчас, когда ты из малышки превращаешься во взрослую девушку… По меркам рода человеческого. Ибо теперь, зная, кто ты есть на самом деле, ты должна более чем мудро подходить к каждому человеку и вдвойне, втройне мудро взирать на каждого приглянувшегося тебе юношу – достоин ли он, пусть и привлекательный, или надежный, или успешный, или яркий, ступать с тобой по одним улицам? Достоин ли он целовать пыль у твоих ног? Достоин ли он того, чтобы стать спутником дочери огненных народов?

Что-то в словах матери показалось Амали неправильным. К счастью, у нее хватило разума не возражать Маймуне, но запомнить свой вопрос. Джинния же продолжала:

– Ибо если он сего недостоин, выяснится это на удивление быстро. И судьба его тогда будет столь печальна, что я не готова дать за нее даже медный фельс…

– Матушка, любимая, прости, что я прерываю твою речь. Но у меня так много вопросов и просьб, что я не знаю, с чего же начать.

– Начни с самой первой… или самой последней… Тебе же очень хочется высказать их все, верно?

– О да… Тогда самый последний вопрос, появившийся у меня только что. Ты говорила, что судьба его будет более чем печальна. Что это значит?

– Ты можешь в гневе превратить его в скорпиона или мышь, к примеру… А если он сильно допечет тебе своей, предположим, глупой ревностью, ты и развеять по ветру сможешь его, не двинув даже бровью, одним только движением души…

– О Аллах великий…

И тут впервые Амаль почувствовала пренеприятнейший укол.

– К сожалению, малышка, – понимающе кивнула Маймуна. – Для нас повелитель всех правоверных – не самый желанный покровитель. Ибо мой древний род и род твоего отца восходят скорее к недругам его, чем к друзьям. Какие еще вопросы ты мне хотела задать?

– Матушка, но ты расскажешь мне теперь все-все о нас? О наших предках? О традициях? О запретах?

– Конечно, моя маленькая…

– И еще одно, матушка. Нет, это не вопрос, вернее, не совсем вопрос. Вот ты говорила, что я теперь должна взвешивать, достоин ли приглянувшийся мне юноша стать моим спутником.

– Да, крошка, говорила.

– Но разве дочери рода человеческого не должны делать то же самое? Разве им их матушки не говорят о том, что их любимый игрок или мот, что он волочится за каждой юбкой или готов ради мечты забросить и дом и любимую? Разве они не должны взвешивать столь же придирчиво, сколь ты велишь это делать мне?

– Да, это так – юные девы действительно должны, как мне кажется, взвешивать все более чем придирчиво. Однако ты забываешь, маленькая, что они лишь дочери человеческого рода. И тот глупец, который окажется недостойным избранником, в любом случае окажется жив. Ему грозит лишь метко запущенный в голову глиняный кувшин… Или пятнадцать палок по пяткам за нарушение супружеской верности. В любом случае он останется жив. А вот что станет с тем, кто прогневит дочь огненного народа… Маймуна пожала плечами.

– Этого ни я, джинния, дочь царя джиннов, ни любой из ифритов, ни даже, клянусь, сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, представить не может…

– Но все же?

– Он может стать скорпионом или ослом, может превратиться в облако или вулкан. Он… В любом случае человеком он быть перестанет… Может уснуть на тысячу лет, может превратиться в камень и оказаться в мраморном карьере…

– Но, быть может, именно таким и должен быть удел сего негодного, недостойного? Быть может, он и должен развеяться по ветру в назидание остальным?…

– Да, быть может, это и есть его судьба. Но вот только о назидании речь не идет. Ибо никто, запомни это, дочь, никто и никогда, хоть он человек, хоть ифрит, хоть джинн, на чужих ошибках не учится. И потому о назидании говорить и смешно и глупо. А род человеческий поберечь все же надо. Ибо как же тогда более мудрые народы огня или льда, эфира или земли будут развлекаться?