Мейв Бинчи - Ключи от рая Страница 14

Мы поклялись поддерживать связь друг с другом и выполнили это.

Я отправила слезливое письмо Ривке, когда услышала от Шимона, что он не видит будущего в выращивании гладиолусов. Или чего бы то ни было еще. А Ривка в гневе написала, что с ней связался брат Дова и сказал, что Дов не умеет читать по-английски и просит не докучать ему. Я рассказала Ривке о том, что моя мама предложила оплатить уроки игры в гольф в надежде на то, что я встречу юриста или банкира в каком-нибудь курортном гольф-клубе. Ривка объяснила, что ее мама на неделю берет ее в горы, которые служат чем-то вроде рынка женихов и невест. Она должна выглядеть наилучшим образом, надо спешить, или время будет потеряно.

Время было потеряно, но ничего не произошло.

Ривка должна была стать менеджером в офисе, но в плане замужества никаких изменений не было. Это было серьезным стрессом для семьи.

Для моей мамы тоже наступило время стресса. Во время нескольких разговоров на повышенных тонах она говорила: «В твоем возрасте, Морин, я была замужем и уже была беременна» и «Не думаешь ли ты, что после двадцати пяти ты будешь выглядеть лучше?» Я сказала, что лучше умру мечтая, чем предоставлю себя на выбор этим невежественным так называемым состоятельным мужчинам, которые любому общению с женщиной предпочтут выпивку и гольф. Папа сказал, что больше всего хочет покоя.

Возвращаясь к Ривке, нужно сказать, что, по ее словам, дела у них пошли более серьезно. Ее мать стала рекламировать ее перед кем-то в магазине одежды.

Я знала, что, если в этом году мне придется проводить летние каникулы дома, я просто свихнусь.

Моя мама будет отправлять меня к источнику Святой Анны в Боярышниковый лес молиться, чтобы святая послала мне мужа, и я, может быть, убью родную мать своими руками, и меня посадят в тюрьму, и не будет ни сейчас, ни потом покоя моему доброму папе. Поэтому я подала заявление о работе летом в детском лагере в Америке.

Сначала я собиралась провести неделю у Ривки в Нью-Йорке.

— Что это за имя — Ривка? — спросила мама.

— Это ее имя, — услышала я свой недовольный голос, словно мне было шесть лет.

— Но откуда оно взялось? Она была крещена как Ривка? — Моя мама была в таком настроении, что было бы очень утомительно объяснять, что Ривка, скорее всего, вообще не была крещена.

— Я точно не знаю, — сказала я мрачно.

Я не стала вслушиваться в мамины слова о том, что при всем моем образовании я на самом деле не знаю ничего. Мужчинам нравятся женщины внимательные, бодрые, живые, а не такие мечтательные и непостоянные, как я.

Я подумала, как замечательно, что моя мама не знает, какой живой и бодрой я была в пустыне Негев с Шимоном. За все хорошее, что было. Во всяком случае, скоро я окажусь вдалеке отсюда, в Нью-Йорке с Ривкой.

Ривка встретила меня в аэропорту, и мы крепко обнялись от радости. По дороге домой она сказала мне, что ей очень неудобно, но она дала понять своей маме, что я еврейка. Она поинтересовалась, не стану ли я возражать. Всего на недельку?

По моему мнению, это было идиотизмом. Не хватало еще, чтобы Ривка выдала меня замуж!

— Ну, это чтобы нам было жить попроще, чтобы не было поводов для стычек, — умоляюще попросила она.

У меня дома была та же ситуация. У нас у обеих ненормальные матери.

— В общем, я сказала, что тебя зовут Малка, — призналась она.

— Малка? — воскликнула я.

— На иврите это значит «королева», — пояснила Ривка, как будто это что-то меняло.

— Ладно, — сказала я.

Шестидесятые годы стали десятилетием перемен и перспектив. Но не для нас с Ривкой. Я не могла быть Морин для ее матери, она должна была быть крещена — для моей.

О-хо-хо…

То, что я работала у мистера и миссис Джекобс и побывала в Израиле, очень помогло мне. В конце концов, я знала, что такое седер, и Песах, и Высокий праздник. Я знала о Хануке вместо Рождества, знала, что молочные и мясные блюда должны подаваться отдельно, есть даже тарелки для них, и о том, что нельзя есть мясо парнокопытных.

Миссис Файн была красиво одета и очень хороша собой. Она очень волнуется из-за пустяков, предупредила меня Ривка. Но одно было ясно. Она просто обожала свою дочь.

Я сказала об этом Ривке, когда мы остались одни в необыкновенно красивой спальне.

— Может быть, — ответила Ривка, — но дело в том, что эта любовь душит. Лучше бы меня вообще не любили.

Первые дни прошли без особых проблем. Миссис Файн интересовало, как моя мама соблюдает правила приготовления кошерной пищи. Я сказала, что соблюдает, и услышала свой голос, описывающий синагогу, куда ходило семейство Джекобс, когда приезжало в Дублин, но где я ни разу не бывала. Я должна была исключать из своих разговоров тот факт, что я преподавала с монахинями в монастыре в Святой Ите, и делать упор на работу в средней школе с мифическими мелкими, но активными еврейскими сообществами в Россморе. В действительности в Россморе было всего три еврейских семьи, но знать это миссис Файн совсем не обязательно.

Они были очень приветливы со мной и просто счастливы, что я, как и Ривка, живу в доме моих родителей. По их мнению, только легкомысленные молодые девушки могли жить на квартирах.

«Молодые девушки!» Оказавшись одни, мы с Ривкой посмотрели друг на друга. Если бы мы были молодыми! Трогательные старые девы; прожили около четверти века на этой земле, и никаких намеков на мужа или хотя бы жениха.

Когда они обращались ко мне, называя меня Малкой, или упоминали это имя, я боялась, что не смогу достаточно быстро ответить, но Ривка сказала, что у меня получалось очень хорошо, и еще раз попросила прощения за этот нелепый фарс, который мы устроили в эти дни.

А потом наступило время уезжать, и было долгое утомительное путешествие на поезде в летний лагерь, где меня опять стали звать Морин, а не Малка, к чему я уже начала привыкать. Спортивных занятий было больше, чем я ожидала, были экскурсии и пешие прогулки, игры в бейсбол и бесконечные усилия по утешению девочек, которые считали, что их матери ненавидят их, поэтому и услали их на лето.

— Матери не могут вас ненавидеть, — объясняла я снова и снова. — Они как раз считают, что делают для вас все самое лучшее. Это не всегда так, но на самом деле они этого не знают. — Я думаю, что в нескольких случаях восстановила разрушенные отношения и успокоила несколько разбитых детских сердец.

В письмах я занималась тем же самым.

Ривка в своих письмах постоянно говорила, что ее мать просто в восторге от меня и после моего отъезда часто вспоминает по любому поводу. У Малки такой жизнерадостный характер, и Малка никогда не перехватывает куски между едой, и она интересуется людьми, которые живут рядом, вместо того чтобы их не замечать, как это делает Ривка.

Я отвечала, что определила для себя жизнь прежде всего как действие. И вот я, скрыв свое происхождение, выдаю себя за члена их сообщества. Они принимают это. И в этом состоит урок. Мы должны показывать людям, что мы спокойнее, счастливее, выдержаннее, чем есть на самом деле.

Ривка ответила, что она много думала об этом и что я на самом деле открыла всеобщее правило.

А еще через неделю, когда проводились игры, в которых наш лагерь состязался с другим, я встретила Деклана, который был учителем из местечка милях в пяти от Россмора, и мы безумно влюбились друг в друга.

Чувства были настолько сильны, что он собрался повидать моих родителей при возвращении в Ирландию. И хотя он не был ни врачом, ни юристом, а всего лишь учителем, как и я, он обладал всеми качествами, которые требовались моей маме: он был католиком, из хорошей семьи и отличался по-настоящему хорошими манерами.

К Рождеству он сделал мне предложение.

Я не была уверена, что хочу уехать и жить в глуши и, возможно, быть растворенной в его большой семье; но все они были очень гостеприимны, и я решила, что стать его женой для меня более важно.

И я сделала это — я вышла за него замуж и переехала в глубь страны. Я сообщала Ривке о каждом шаге на этом пути, и, к счастью, она встретила Макса, который хоть и не был дантистом, но был очень успешным бизнесменом, имевшим собственное туристическое агентство, и ее мать чрезвычайно довольна им, и она тоже собирается выйти замуж. Она приехала в Ирландию на мою свадьбу, которая состоялась раньше, и это было прекрасно, и на мою маму произвели такое впечатление ее наряд и то, что дядя Деклана оказался судьей, что она умудрилась не поинтересоваться у Ривки насчет ее необычного имени и не заметила, что свадебный подарок от мамы Ривки был адресован «Дорогой Малке».

Ривке в Россморе все казалось неправильным. Она называла статую в церкви «благочестивой», а не «святой». Она была удивлена продолжительностью брачной церемонии, и папским благословением, и тем, что многие женщины были в платках и накидках на головах вместо того, чтобы надеть нарядные шляпки.