Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет Страница 20

— Отдохни и согрейся, девочка моя, — сказал он наконец хриплым голосом. — Я сейчас вернусь.

Кристиан вошел в пристройку и задернул за собой занавеску. Элизабет услышала, как он раздевается.

Часы на церкви показывали двадцать минут седьмого. Ночная тьма легла на заснеженные крыши домов. Все окна в Межеве были освещены. Элизабет надела лыжи, чтобы поскорее добраться до гостиницы. Она скользила длинными шагами, с силой отталкиваясь палками. Морозный воздух проникал в ее легкие. Девушка слегка задыхалась от быстрого бега. Ее родители, наверное, сошли с ума от беспокойства. Они уже, конечно же, спросили у Греви, у сестер Легран и у всех лыжников в гостинице, не видели ли те ее на горе. А так как никто не мог им что-нибудь сказать о ней, родители наверняка вообразили себе, что с ней что-то случилось, например, она лежит раненая в снегу, совсем одна. Что скажет она им в свое оправдание за столь позднее возвращение? Она лихорадочно искала хоть какую-нибудь причину и не находила ее. Тем лучше! Когда она предстанет перед матерью, то положится на свое вдохновение, чтобы дать ответы на все ее вопросы. Навстречу ей попадались люди в шапках, натянутых на самые уши, уткнувшиеся носами в шарфы. Кто-то поздоровался с ней. Это был Куртуаз, бывший хозяин Фрикетты.

— Добрый вечер, мадемуазель! Как здоровье?

Проехали сани, весело звеня колокольчиками. Элизабет поднялась по небольшому склону и, сильно запыхавшись, остановилась. Минутой раньше, минутой позже, что это меняет? Ничто не шло в сравнение с событием, которое перевернуло всю ее жизнь. Ей достаточно было вспомнить о мужском теле, ощущении его тяжести, о его движениях, чтобы снова почувствовать всей своей плотью слабый отголосок боли и наслаждения, которые она испытала. Вся ее кожа под одеждой еще трепетала от томления, от воспоминания о его ласках. Все ее тело было покрыто его поцелуями. С каким победным и нежным видом смотрел на нее Кристиан, овладев ею впервые! Она часто пыталась представить себе, что же это такое — наслаждение от любви, но то, что она когда-то воображала себе, не имело ничего общего с тем открытием, которое она сделала для себя сегодня. Это грубое и в то же время такое нежное обладание ею, эта сладостная слабость на вершине блаженства! А те слова, которые он шептал ей в темноте, не разжимая объятий. А его тело, этот запах счастливого животного! Закрыв глаза, Элизабет широко раздувала ноздри, чтобы втянуть в себя запах его комнаты, разобранной постели. Но в ее грудь проникал только ночной холод. Надо было продолжать путь. Она снова оттолкнулась палками. Изо рта, клубясь, валил пар. На спуске она увеличила скорость. На ухабистой колее кончики ее лыж задрожали. Это была дорога на Глез. После большого поворота — гостиница. Сердце Элизабет сжалось от беспокойства. Освещение в заснеженном доме было тревожным. Каждое окно смотрело на нее с упреком. Родители Элизабет ждали ее, глядя в окно вместе со всеми клиентами. Она оставила лыжи у ворот и пошла навстречу буре с поднятой головой.

В холле стояла необычная тишина. Там не было ни Греви, ни сестер Легран. Люди, наслаждаясь теплом и покоем, читали газеты или играли в бридж в ожидании ужина. Когда девушка вошла, несколько человек оторвались от газет и повернули головы в ее сторону, однако она не увидела в их глазах никакого удивления. Улыбаясь, она медленно перевела взгляд на кабинет администратора: никого. Амелия и Пьер были наверняка заняты делами в буфетной. Путь был свободен. Откуда-то появилась Фрикетта и радостно подбежала к хозяйке. Она вся извивалась, прижав к полу передние лапки и задрав хвост.

— Да, да, ты у нас красавица! — прошептала Элизабет, лаская собаку.

Фрикетта побежала за ней, а Элизабет быстро пересекла холл и стала подниматься по лестнице вопреки своей привычке — на цыпочках. Ей не терпелось взглянуть на себя в зеркало. Она, конечно, уже видела себя в зеркале у Кристиана, когда одевалась, но ей казалось, что только собственное ее зеркало могло дать точное отражение. Девушка вошла в свою комнату, зажгла лампу и увидела в зеркале над раковиной свое отражение. Нет, она не изменилась! Во всяком случае, этого не было заметно с первого взгляда. И все-таки, этот блеск черных глаз, эта тень под глазами, эти губы, покрасневшие от поцелуев! Она вгляделась в себя внимательнее и решила, что женщиной она стала намного красивее. Пихта наблюдала в окно за всеми ее движениями. Элизабет повернулась к ней спиной, чтобы ополоснуть лицо и причесаться. Ощущение собственной красоты придавало ей уверенность в предстоящей встрече с матерью и отцом. Никакие упреки не смогут разрушить ее счастья. Ей даже хотелось, чтобы разразилась буря, после которой она сможет уединиться и думать только о Кристиане.

— Ты идешь, Фрикетта?

Бросив в зеркало последний взгляд, Элизабет вышла из комнаты и спустилась по лестнице с очень естественным видом. Когда она достигла первого этажа, из кухни быстро вышла ее мать. Лицо Амелии было бледным и страдальчески сморщенным, с двумя красноватыми пятнами на скулах, что являлось признаком большого недовольства, «Ну, началось!» — подумала Элизабет. Мысленно она уже приготовилась к отпору, ожидая удара.

— Пришла! — воскликнула Амелия. — Очень кстати. Я просто вне себя. Какой страшный человек! Какой мерзавец! Грязный тип!

— О ком ты говоришь, мама? — равнодушно спросила Элизабет.

— О шеф-поваре, о ком же еще! — с негодованием воскликнула Амелия.

Элизабет почувствовала внезапный прилив облегчения, но еще не осмеливалась радоваться.

— А что случилось, — тихо спросила она.

— Видишь ли, он пошел прогуляться в деревню. А в пять часов вернулся мертвецки пьяным. Стал кричать, размахивать ножом. Ну, отец-то дал ему отпор.

Теперь Элизабет поняла, что спасена. Весь гнев ее матери был направлен против шеф-повара! Амелия даже и не заметила, что ее дочь вернулась так поздно.

— И что вы сделали, мама? — спросила Элизабет.

— А что же нам оставалось делать? Мы его немедленно уволили! Но этот тип не хотел уходить. Нам пришлось пригрозить ему, что мы вызовем жандармов. Только после этого он убрался!

— Так его здесь нет?

— К счастью! Мы заплатили ему за работу, и он покинул гостиницу час тому назад. Но он увел с собой и своего помощника. Тоже веселенький тип! Они составляли отличную парочку! Но я предпочитаю их больше здесь не видеть. А теперь, в разгар сезона у нас нет никого на кухне! Ты представляешь?

— А клиенты слышали скандал?

— Нет, — ответила Амелия. — Благодарю небо, что все произошло в буфетной. Иначе это была бы катастрофа! Мы объяснили клиентам, что повар внезапно заболел и решил пойти домой подлечиться. О Боже! При одном только воспоминании об этом скандале кровь приливает к голове. Если бы ты видела отца перед этим взбесившимся наглецом! Они говорили друг с другом на настоящем казарменном языке, иначе не скажешь.

— Как это ужасно! — сказала Элизабет и сжала руки, чтобы успокоить сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди от радости.

— Теперь мы должны все взять на себя, — продолжила Амелия. Я буду готовить еду, отец мне в этом поможет. Ты заменишь меня у окошечка для передачи блюд во время обслуживания. Завтра же я напишу письма, чтобы попытаться найти другого шеф-повара. Хотя в это время года трудновато будет нам найти такого человека.

— Не беспокойся, мама. Я уверена, что все устроится! — ласково ответила Элизабет, потеревшись щекой о щеку матери.

Амелия вздохнула, попросила Элизабет пойти в холл к клиентам и вернулась на кухню.

Ужин был подан как обычно в восемь часов. Элизабет сидела у окошечка. Новое занятие очень развлекало ее. Эмильена и Леонтина подходили к ней и передавали заказы:

— Первый, три… Первый, четыре…

Она передавала их матери, которая отвечала ей четким голосом:

— Поняла!

На кухне был просто ад от клубившихся паров и шипения готовящейся пищи. С суровым взглядом, каплями пота, струящимися по лицу со лба, с фартуком, повязанным на талии, Амелия несла большой медный котел, чтобы поставить его на огонь. Пьер вынимал из водяной бани яйца, уложенные в подставки.

— Полей их скорее! — сказала Амелия.

— Где сливки? — спросил Пьер.

— Они должны быть у тебя под рукой! Боже мой, какой же ты нерасторопный! Камилла, подайте ему сливки, они на столе!

Все еще не пришедшая в себя после ссоры хозяев с шеф-поваром, Камилла Бушелотт заглатывала слезы и металась по кухне, жалобно причитая:

— О-ля-ля! Боже! Только этого и не хватало. Никогда мы не справимся с этим…

Пьер разливал сливки: по одной ложке на каждое яйцо. «И кто бы мог поверить, что всего три часа назад я лежала обнаженной в объятиях мужчины!» — думала Элизабет с легким опьянением.

— Забирайте! — говорила Амелия строгим голосом.