Антон Дубинин - Сердце трубадура Страница 20

…В Перпиньяне, в году 1217, в графском замке пел рыжий усатый жонглер, и слушали его дамы, и ужасались, качая головами.

   — «Гийом де Кабестань был рыцарь из Руссильона,   Он ловко владел оружьем и дамам служить умел…   Он полюбил супругу свирепого Раймона,   Барона Руссильонского, и песни о ней пел…   А дама та, Серемонда, молода была и прекрасна.   Полюбила трубадура, как птичка, весела…   И велел муж запереть и стереть жену напрасно,   Как роза белая, у ней в душе любовь цвела.   И тогда барон Гийома встретил и убил его нечестиво,   Голову ему отрезал, вырвал сердце из груди,   И повелел зажарить и подать к столу красиво —   Много бед уже случилось, но главная впереди.

(Слушайте, дамы, вздыхайте, качайте, рыцари, головами… Вот что бывает, когда куртуазность и рыцарство попраны. Вот что бывает, когда опозорен наш край, и отняты у него законные властители, но вы не думайте пока о своих собственных муках, слушайте лучше, как страдали влюбленные прежних дней…)

   То, что ели вы, Серемонда, никогда еще не ели люди:   Это сердце трубадура Гийома де Кабестань…   И приказал подать ей он голову на блюде.   Супруга пришла в себя и сказала, дрожа, как лань:   «Господин, было это блюдо для меня всего прекрасней».   Раймон меч обнажил, чтоб жену свою убить —   Но бросилась она в окно с криком ужасным,   Так сама сумела дама жизни себя лишить.   Были стоны и плач повсюду, и дошли они до столицы,   Жалобы достигли слуха арагонского короля,   И призвал король Раймона, и посадил его в темницу,   И злодей бесславно сгинул, и забыла о нем земля.   У церкви в одной могиле влюбленных похоронили.   О том, как они погибли, там надпись была,   И рыцари и дамы каждый год к ним приходили,   За души их молились, и память о них жила…»

И писал монах Монмажурский, низко склоняясь над страницей, так как оплывает трескучая свеча, и мало в мире света, и даже Гийом не взглянет с заплаканных воском страниц возле спящей монаховой головы — только ровной чередою лежат равнодушные строчки:

«Гийом был славный и храбрый малый, но, влюбясь, сдурел и стал трусом, понеже дал себя убить столь мерзкому и ревнивому борову…»

Что же, может, и так. Может, оно и так. В любом случае -

   «…мертв Гильельмо сам   От собственного песенного хмеля…»

…И рассказывал странник, по виду, кажись, южанин, окольными путями пробираясь на север, в Германию, сидя на постоялом дворе в Шампани, в году 1244 от Рождества Христова и в году почитай что первом от окончательной смерти нашего Юга, и жадно слушали его охочие до сплетен горожане:

— Был вот, например, такой рыцарь, трубадур, звали его Гийом де Кабестань. Красавец преизрядный и дамами очень любимый; и вышло однажды так, что полюбило его сразу семь дам, и все они сделались его любовницами. Но прознали о том ихние, стало быть, мужья, и собрались они все вместе, подстерегли того Гийома, когда шел он один в поле, да и убили за его проделки. А тело Гийомово разрезали они на куски и принесли в один замок, где в то время собрались вместе их жены, а из них каждая полагала, будто она у Гийома единственная. И приготовили мужья из тела Гийомова кушанье для своих супружниц, и подали им на золотых блюдах; а когда те насытились, мужья возьми да и скажи им, что же это такое они ели. И в такую тоску пришли те дамы от смерти своего ненаглядного Гийома, а равно и от ревности друг к дружке, что тут же все с балкона разом и бросились, и так ревнивые мужья в один день овдовели. О Гийоме, однако же, все окрестные дамы жалели — такого искусника в любовной науке еще свет не видывал, и умел он им всячески угождать… Однако подобная судьба всякого прелюбодейца может настигнуть, а нас избави Боже, аминь.

…И расходились горожане спать, вздыхая о горестной истории, превеликой жалости достойной; а правды не знал уже почти никто, вот разве что я вам ее поведаю. Хотя кому она нужна теперь, эта грустная изгнанница-правда в лохмотьях — кому она нужна теперь, если нет более нашего Юга, и вместе с ним куртуазность и рыцарственность, пораженные в самое сердце, не вспрянут уже никогда, и даже последний рыцарь — граф Раймон, сердце юга, седой сир-изгнанник, но все еще равный императору, покоится не погребенным в доме госпитальеров уже который год… И темная лилия на его белой кости все видна — как пятно крови, как цветок того розария, тернового венца…

Хотя, хотя…

Кто же может знать. Ведь нас иногда отпускают. Если мы что-то не успели. Так говорят учителя, так я надеюсь, потому что не могу иначе.

И если пораженный в сердце рыцарь может воротиться и петь, то кому ведомо, не может ли воротиться и петь пораженный в сердце наш Юг?.. Ведь я пока еще жив, я, один из последних, кто помнит, как простирают руку на чело умирающему, и как алы закаты там, над нашей землей — как поле пламенеющих роз, один из последних, кто может рассказать хотя бы малую правду…

И пока я жив, я буду ждать. Я узнаю их сразу — и тогда смогу уйти успокоенным. Я запомнил -

свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Я должен оставаться здесь и ждать. И я буду молиться. Это все, что я могу делать здесь,

в дальней и злой любви моей…

Надежда. Мне все же видна надежда.