Франсуаза Саган - В ловушке любви Страница 3

— А вы сами, спросила я. — Что вы делаете в жизни?

— Заключаю сделки, ответил Юлиус А. Крам. — А точнее, я заключил так много сделок, что теперь провожу время, следя за тем, как выполняются условия договоров. У меня есть машина, в которой я живу и которая возит меня из одной конторы в другую. Проверяю, как идут дела, и еду дальше.

— Весело, — сказала я. — А что еще? Вы женаты?

Он заколебался. Может, он боялся, что я узнаю, что он холостяк?

— Нет, наконец, ответил он. — Я не женат, хотя однажды чуть не женился.

Он произнес это так торжественно, что я взглянула на него с любопытством.

— Не сложилось? — спросила я.

— Мы были разного круга.

Казалось, чайный салон застыл у меня перед глазами. И что я забыла тут, сидя напротив этого сноба?

— Она была аристократкой, — сказал Юлиус А. Крам Вид его при этом был пренесчастный. Английской аристократкой.

И вновь, уже во второй раз, я взглянула на него с любопытством. Если этот человек и не интересовал меня, то, по крайней мере, он меня удивлял.

— И в чем же дело? Она была аристократкой…

— Я стал тем, кем стал, только благодаря самому себе, — объяснил Юлиус А. Крам. — А когда я встретил ее, то был еще очень молод и неуверен в себе.

— А теперь что? — спросила я заинтригованно. Вы чувствуете себя уверенно?

— Теперь да, — ответил он. — Видите ли, деньги — это, наверное, единственное, что придает человеку уверенность в себе.

И словно для того, чтобы подтвердить эту мысль, он застучал ложечкой по чашке.

— Она жила в Ридинге, продолжал он мечтательно. Вы бывали когда-нибудь в Ридинге? Небольшой городок недалеко от Лондона. Мы познакомились на пикнике. Ее отец был полковник.

Воистину, решив развеяться, мне следовало бы лучше пойти в кино и посмотреть один из тех фильмов, насыщенных убийствами и сексом, что наводнили кинематограф в наше время. Этот пикник с дочерью полковника был не совсем то, что могло воспламенить воображение отчаявшейся молодой женщины. Мне как всегда повезло. Единственный раз мне выпала удача повстречать матерого финансового волка и что же? Полное фиаско: англичанка-невеста, да к тому же еще аристократка. Мне легче было представить себе дюжину нью-йоркских банкиров, которых Юлиус А. Крам довел до самоубийства. Я слегка надкусила ромовую бабу и обрадовалась. Пирожные всегда вызывали во мне ужас. А Юлиус А. Крам, должно быть, продолжал в своих воспоминаниях бродить по зеленым холмам Ридинга. Он молчал.

— И что же было потом? — все-таки спросила я.

Раз уж разговор завязался, я должна была закончить его, соблюдая все приличия.

— О, потом ничего стоящего, — Юлиус А. Крам покраснел. — Несколько приключений… может быть.

На мгновение я представила его в одном из известных заведений в окружении обнаженных женщин. Голова пошла кругом. Нет, это было невозможно даже в воображении. Весь облик Юлиуса А. Крама, его голос, кожа отвергали всякую сексуальность. И тогда я спросила себя, в чем заключается его сила в этом мире? Ведь казалось, что он лишен двух самых главных качеств, являвшихся рессорами человеческого естества: тщеславия и сексуальности. Я ничего не понимала в этом человеке. В обычной ситуации это обстоятельство возбудило бы во мне любопытство, но сейчас оно лишь приводило меня в замешательство. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Кажется, мы еще поговорили о том о сем, и я с притворным энтузиазмом приняла его предложение встретиться здесь же и в то же время на следующей неделе. На самом деле я бы согласилась на что угодно, лишь бы выкарабкаться из этого дурацкого положения.

Я возвращалась домой пешком, неспеша, а когда проходила Королевский мост, меня разобрал смех. Мало того, что эта встреча была экстравагантной, ее невозможно было никому пересказать. Скорее всего именно из-за абсурдности ситуации, я вспоминала о ней в последующие дни. И воспоминание это, как ни странно, было приятным.

3

Две недели спустя я полностью забыла эту интермедию. Я позвонила Юлиусу А. Краму, а точнее его секретарше, и отменила наше свидание. На следующий день я получила букет цветов и записку, в которой Юлиус А. Крам выражал свое глубокое сожаление. Этот букет прежде чем увянуть, несколько дней скрашивал своим веселым видом нашу пустынную, составленную из острых углов и четких линий квартиру, в которой царствовала адская атмосфера, тщательно поддерживаемая мной и Аланом.

Ситуация, если можно было так сказать, оставалась без изменений. Алан теперь не выходил один из квартиры. Если я уходила куда-нибудь, то он следовал за мной. Если звонил телефон, что случалось с каждым днем все реже и реже, он брал трубку, говорил: «Никого нет дома» — и клал ее на место. В остальное время он метался как безумный взад-вперед по квартире, осыпал меня упреками, придумывая на ходу новые и новые, и будил, когда я спала, чтобы допросить и обидеть. Иногда он, словно ребенок, оплакивал нашу любовь, стонал, что один виноват во всем, а то набрасывался на меня, обвиняя во всех смертных грехах. Я уже ничего не соображала и ни на что не реагировала. Я думала лишь о побеге. Мне казалось, что эта гроза, этот жуткий водоворот, в который мы попали и который засасывал с каждым днем все сильнее и сильнее, должен иметь свой конец и он неизбежно наступит, нужно лишь подождать. Следуя каким-то внутренним рефлексам, я принимала душ, чистила зубы, одевалась или раздевалась. Придя в ужас от нашей жизни, горничная сбежала восемь дней назад. Мы питались консервами, каждый в своем углу. Я бестолково сражалась с консервированными сардинами, которые вовсе не хотела есть, но ела, потому что должна была это делать. Наша квартира превратилась в корабль, затерявшийся в океане, чей капитан — Алан — сошел с ума. А я была единственной пассажиркой на этом корабле и напрочь потеряла ощущение реальности. У меня даже не осталось чувства юмора. Что касается наших друзей, которые звонили или без церемоний стучали в дверь, чтобы тут же получить от Алана от ворот поворот, думаю, они и не подозревали о том, что происходит в этих четырех стенах. Допускаю даже, что они решили будто у нас наступил еще один медовый месяц.

Два раза я пыталась убежать от Алана, и оба раза он настигал меня на лестнице. Оба раза, ступенька за ступенькой, он заставлял меня вернуться. Первый раз молча, а второй — цедя сквозь зубы английские ругательства. Нас больше ничто не связывало с миром. Алан разбил радио, затем телевизор, и, если он не перерезал телефонный провод, то лишь из садистского удовольствия видеть, как во мне рождалась слабая надежда на избавление, когда телефон начинал звонить. Не разбирая дня и ночи, когда рыдания подступали к горлу, я глотала снотворное и на четыре часа проваливалась в кошмарный сон. На четыре часа мне удавалось убежать от Алана, который все это время не переставал трясти меня за плечи, звать то громко, то тихо, положив голову мне на грудь, чтобы убедиться, что сердце еще бьется, что его любовь пока не освободилась от него, приняв несколько лишних таблеток нембутала. Лишь один раз я не выдержала. Я увидела в окно открытую машину, в которой сидела молодая пара и весело смеялась. Это зрелище было подобно оплеухе — за что мне такая судьба, навязчиво напоминающая о том, какой я была и какой могла бы стать хотя бы в мечтах, теперь, казалось, тоже навсегда потерянных. Я прорыдала весь день, умоляя Алана уйти или позволить уйти мне. Я просила его заискивающе, словно ребенок: «прошу тебя» «ну пожалуйста», «будь добр». А он все время сидел рядом, гладил по волосам, успокаивал, просил больше не плакать, потому что мои слезы делают ему больно. За эти три часа он вновь обрел свое прежнее лицо, нежное, открытое, лицо человека, на которого можно положиться. Он приободрился и, я уверена, страдал меньше. Что же касалось меня, то не могу сказать, что я страдала. Это было гораздо хуже и одновременно не так серьезно. Я ждала: или Алан уйдет, или убьет меня. О самоубийстве я не думала ни секунды. Кто-то внутри меня — бесчувственный и непреклонный — тот, кто заставлял страдать Алана — ждал. Правда, иногда это ожидание представлялось полной химерой, и тогда отчаяние обволакивало меня: я начинала дрожать, горло сводило судорогой, мышцы каменели, и я была не в состоянии сдвинуться с места.

Однажды после полудня, примерно часа в три, я отправилась в кабинет, чтобы поискать книгу, которую начала читать накануне и которую Алан, естественно, спрятал, потому что терпеть не мог ничего, что отвлекало меня от него или от того, что он называл «мы». Раньше он еще ни разу не отнимал у меня книг, остатки воспитания заставляли его сдерживаться, он по-прежнему пропускал меня вперед в дверь и давал прикуривать, когда я брала сигарету. Но эту книгу он явно спрятал, и я растянулась на полу, чтобы поискать ее под диваном. Я знала, что если он войдет и увидит меня в такой позе, то будет смеяться, но мне было уже решительно наплевать на все.