Франсуаза Саган - В ловушке любви Страница 4

Однажды после полудня, примерно часа в три, я отправилась в кабинет, чтобы поискать книгу, которую начала читать накануне и которую Алан, естественно, спрятал, потому что терпеть не мог ничего, что отвлекало меня от него или от того, что он называл «мы». Раньше он еще ни разу не отнимал у меня книг, остатки воспитания заставляли его сдерживаться, он по-прежнему пропускал меня вперед в дверь и давал прикуривать, когда я брала сигарету. Но эту книгу он явно спрятал, и я растянулась на полу, чтобы поискать ее под диваном. Я знала, что если он войдет и увидит меня в такой позе, то будет смеяться, но мне было уже решительно наплевать на все.

И вот тогда кто-то позвонил в дверь, позвонил первый раз за последние четыре дня. Я поднялась, прислушиваясь к резкому звуку открываемой Аланом двери. Затем, через минуту до меня донесся спокойный, бесцветный голос мужа. Заинтригованная, я вышла в холл. В дверях, едва переступив порог, стоял, держа шляпу в руках, Юлиус А. Крам. В недоумении я замерла на месте. Как он нашел меня? Заметив меня, Юлиус А. Крам шагнул мне навстречу. Он сделал это так спокойно и естественно, словно Алан и не стоял прямо перед ним. Алан инстинктивно отступил в сторону. Юлиус протянул мне руку. Я смотрела на него. Мне казалось, что кто-то неправильно распределил роли: я ожидала увидеть полицейских, врачей скорой помощи, сэра Персиваля, мать Алана, кого угодно, но только не его.

— Как вы поживаете? — спросил он. — Я только что говорил вашему мужу, что у нас с вами была назначена на сегодня встреча в чайном салоне Салина и что я взял на себя смелость заехать за вами.

Я ничего не ответила. Я смотрела то на мужа, который онемел от удивления и злости, то на Юлиуса. Тогда Юлиус тоже взглянул на Алана, и вновь я увидела тот взгляд, который поразил меня еще при нашей первой встрече в салоне у Алфернов: жестокий, холодный взгляд хищника. Это была странная сцена: я видела небритого молодого человека перед раскрытой дверью, видела стоящего рядом серьезного мужчину средних лет, одетого в пальто цвета морской волны, и видела саму себя, молодую растрепанную женщину в домашнем халате, которая оперлась о косяк другой двери. И я никак не могла понять, кто же из этих трех персонажей был здесь лишним.

— Моя жена плохо себя чувствует, — неожиданно возразил Алан. — Не может быть и речи, чтобы она отправилась с вами.

Взгляд Юлиуса снова скользнул ко мне. Он был по-прежнему строгим, а фраза, которую он произнес затем, больше напоминала приказ, чем приглашение, таким безапелляционным тоном она была произнесена:

— Я жду ее, чтобы отправиться пить чай. Я буду ждать в гостиной, — добавил он, обращаясь ко мне. — Одевайтесь.

Алан сделал один быстрый шаг в сторону Юлиуса, но в дверях квартиры уже появился четвертый персонаж этого дурацкого водевиля. Появившийся шкаф был шофером Юлиуса. Его одежда была тоже цвета морской волны. В руках он держал перчатки, и у него был такой же отстраненный и бесстрастный вид, который делал их обоих похожими на агентов гестапо. Ну, по крайней мере, такими я их представляла себе.

— Я все хотел спросить у вас, — сказал Юлиус, повернувшись к Алану… — Эта квартира выходит на северо-запад?

И тогда во мне вдруг что-то оборвалось, разбив ощущение неестественности происходившего. Я бросилась к себе в комнату, заперла дверь на ключ, натянула первые попавшиеся брюки, какой-то свитер. Я одевалась так быстро, что слышала как лязгают зубы и стучит сердце. Не тратя времени попусту, я надела босоножки, не выбирая, только убедившись, что они составляют пару. Затем я открыла дверь и бросилась в гостиную, где ждал Юлиус А. Крам. Должно быть, я управилась меньше чем за полторы минуты. Я вспотела и лишь остатки чувства собственного достоинства помешали мне броситься к шоферу, схватить его за руку и прокричать, чтобы он скорее увез меня как можно дальше. Как бы там ни было, я бочком проскользнула по коридору, причем Юлиус по-прежнему находился между мной и Аланом. И прежде чем он закрыл за нами дверь, я увидела Алана, стоявшего против света с опущенными руками и безмолвно отверзтым ртом. В этот миг он и впрямь был похож на сумасшедшего.

У Юлиуса был старый «даймлер», длинный и массивный, как грузовик, и тут я вдруг вспомнила, что все предыдущие дни я видела этот автомобиль у своего дома.

4

Если верить солнцу, мы ехали на восток. Но я уже не верила даже светилам. Затерявшись в этом огромном автомобиле, как в пустыне, я глупо пыталась определить, где запад и восток, север и юг. Куда там! Я затерялась даже в своем собственном маленьком сердце. А по капоту машины бежали расплывчатые тени, и мы катились по одной из тех безликих автострад, дома вдоль которых столь же безлики и похожи друг на друга, как рекламные щиты. Но вот мы проехали Монтла-Жоли и достигли цели, остановившись у пригородного дома, сильно смахивавшего на крепость. Юлиус молчал. Он даже не взял меня за руку. Да что говорить, ведь это был человек без жестов. Он садился в автомобиль, выходил из него, закуривал сигарету, надевал пальто — и все это без всякого изящества, но и не неуклюже. Никак. А я, которую так очаровывали жесты людей, их манера двигаться или не двигаться, не могла избавиться от ощущения, что сижу рядом с манекеном. Всю дорогу я дрожала. Сначала — от страха, что Алан догонит нас, настигнет на каком-нибудь светофоре, вспрыгнув на капот машины, или сообщит в полицию и судьба в фуражке и со свистком не остановит мое бегство к свободе, пусть призрачной, но свободе. А потом, когда машина выехала на автостраду и набрала скорость, я поняла, что уже никто не помешает нам, и дрожала теперь уже от одиночества.

Я была одна, лишенная привычного, постоянного контакта с Аланом, ставшим для меня чем-то вроде кровосмесительного акта. Я снова была «я, мне, мое», а не «мы». О, каким ужасным стало для нас это «мы». А что же стало с ним — палачом или жертвой, какая разница? Во всяком случае партнером этих дьявольских, губительных и неотразимых регтаймов последних лет. Хотя в глубине души я казалась самой себе одиноким цветком на танцевальной дорожке, а не женщиной, лишившейся мужа. По правде говоря, мы с Аланом много танцевали, в различных темпах и разных ситуациях. Устав до изнеможения, мы все же были в состоянии вместе делить таймауты страсти, и лишь только ревность, с которой он ничего не мог поделать, сделала нашу любовь невозможной. Можно назвать это болезнью, пусть, но теперь он остался один, и некому было составить ему компанию, бросая вязанки воспоминаний, страданий и надежд в тот ужасный или прекрасный костер, что называется любовью. И именно поэтому я мирилась со всем этим так долго, а на автостраде не могла отделаться от ощущения чувства вины. Я была виновата в том, что не могла любить его дольше. Я была виновата в безразличии, и слово это вызывало во мне ужас. Я знала, что именно оно — безразличие — было главным джокером в интимных отношениях, и ненавидела его. Я восхищалась безумством, постоянством, бескорыстием и даже в некотором смысле верностью. Мне понадобилось немало лет, чтобы прийти к ним от беззастенчивости и цинизма. И как бы там ни было, но я прошла эту дорогу, и если бы не моя природная ненависть к несчастьям и страданиям, то я никогда бы не оставила Алана.

Замок Юлиуса А. Крама был в своем роде выдающимся строением. Построенный в форме подковы из массивных каменных блоков, он был снабжен бойницами, подъемными мостами и обставлен мебелью в стиле Людовика XIII. Учитывая огромное состояние Юлиуса, вполне можно было допустить, что эта мебель подлинная. Несколько оленьих голов у входа придавали первому этажу мрачный вид. Каменная лестница с перилами из кованого железа вела на верхние этажи. Как бы уступая современным требованиям моды, дворецкий был одет в белую куртку, хотя я бы нарядила его в камзол. Он стал искать мой чемодан, естественно, не нашел и извинился. Юлиус нервно три-четыре раза спросил дворецкого, все ли в порядке, и, не дожидаясь ответа, провел меня в гостиную. И чего тут только не было! Кожаные диваны, полки с книгами, шкуры зверей и огромный камин, в котором поспешили разжечь огонь, сразу заигравший веселыми языками пламени. Но если присмотреться, то чего-то все же не хватало — наверное, собаки. Я спросила у Юлиуса, нет ли у него пса, и он ответил, что, конечно, есть и не один. Как и положено, они находились на псарне, и Юлиус обещал мне показать их завтра утром. Сейчас это уже не имело смысла, ибо становилось темно. У него были легавые, терьеры, лабрадоры и другие породы.

Я не могу сказать, что не слушала его, потому что отвечала. Только человек, слушавший и что-то отвечавший ему, не был мной. Мной, в том смысле, в каком я привыкла ощущать себя. Пришел дворецкий и предложил нам выпить. Я набросилась на водку и выпила рюмку одним махом. Юлиус с беспокойством взглянул на меня и заметил, что вот уже тридцать лет, как пьет только томатный сок. Один из его дядьев, да и отец умерли от цирроза печени. Короче, это была семейная болезнь, и Юлиус хотел избежать ее. Я слегка кивнула в ответ, русский эликсир придал мне смелости, и я задала наконец ему вопрос, который не давал мне покоя: