Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет Страница 3

После десерта Пьер встал, потянулся и, зевнув, проворчал:

— Сейчас мы с Антуаном принесем в пятый номер два пружинных матраса.

— Нет, Пьер! — воскликнула Амелия. — Не сразу после обеда! Сначала отдохни.

— Да это же ерунда, — сказал он. — Работы на десять минут.

Взгляд Амелии стал властным:

— Не настаивай, Пьер. Тебе следует быть разумным. Иначе ты не сможешь заснуть.

Так как отец все еще не поддавался на уговоры матери, Элизабет в свою очередь вмешалась в разговор:

— В любом случае, папа, еще слишком рано переносить матрасы на место. Берта еще не натерла пол мастикой.

Он подчинился:

— Ну ладно, я умолкаю и иду спать. А матрасами займемся потом.

— Конечно, у тебя еще достаточно времени, — согласилась Амелия.

Он вышел медленным шагом, опустив голову. Леонтина принесла кофе, на который Пьер не имел права из-за запрета врача. Когда служанка ушла, Элизабет прошептала:

— Я умоляю тебя, мама, не командуй папой, как маленьким мальчиком!

— У него мозгов меньше, чем у ребенка, когда речь идет о его здоровье, — ответила Амелия, пожав плечами. — Ты же отлично знаешь, что ему надо беречь себя, избегать слишком больших нагрузок. Пока он будет спать, я попрошу Берту и Антуана поднять матрасы на второй этаж. Они оставят их в коридоре.

— Не делай этого, мама! — сказала Элизабет, скрестив руки на груди.

— Почему?

— Папе будет так неприятно увидеть, что обошлись без него!

— Это ребячество, Элизабет. Я не хочу, чтобы у твоего отца снова начались головокружения и головные боли.

— Но мама, у него их давно уже нет! Он так изменился после нашего приезда в Межев! Не знаю, может это горный воздух так на него хорошо действует, или его развлекает его работа в гостинице, но я нахожу, что он просто помолодел. Смотри, какой он веселый, энергичный, ни на что не жалуется.

— Если бы ты знала его до ранения! — сказала со вздохом Амелия.

— Поверь мне, мама, если доктор позволяет папе жить так, как ему нравится, мастерить что-нибудь целыми днями, водить машину, значит, он считает, что папа совсем выздоровел!

— Ох уж эти мне доктора! — сказала Амелия, отпив глоток кофе. — Я доверяю больше своей собственной интуиции, чем медицине.

Элизабет посмотрела матери прямо в глаза и произнесла серьезным тоном:

— Да, мама, но с твоей интуицией ты не отдаешь себе отчета в том, что вместо того чтобы подбодрить отца, вернуть ему уверенность в себе, ты постоянно напоминаешь ему о том, что ему лучше было бы забыть. Он так рад будет сообщить нам, что вместе с Антуаном они запросто подняли наверх два матраса.

— Может быть, ты и права, — сказала Амелия, улыбнувшись. — Пусть делает как ему нравится. Только бы не было рецидива…

Элизабет подошла к матери, обняла ее за шею и сказала с большой убежденностью:

— Рецидива не будет! Не может быть рецидива!

Прижавшись щекой к щеке, они стояли так несколько минут, молчаливые и смягченные.

— Как же мы счастливы втроем! — прошептала наконец Элизабет.

— Здесь тебе нравится больше, чем в Париже? — спросила Амелия.

— Что за вопрос, мамочка! Для меня Париж был пансионом в Кламаре. Когда я приезжала к вам на воскресенье, то едва могла поговорить с вами. Лавка, касса, а между вами и мной всегда клиенты. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что нет больше с нами дядюшки Дени.

— Он был бы с нами, если бы не эта его глупая женитьба, — сказала Амелия, отступив немного назад.

К ее щекам прилила кровь, и они стали пунцовыми.

— Не говори плохо о Клементине: она просто прелесть! — воскликнула Элизабет.

— Прелесть с апломбом и очень практичной жилкой, — ответила Амелия. — Тем хуже для Дени! Она бы замучила его советами. Зато теперь у него есть то, о чем он мечтал: простая, незаметная женщина, работавшая у нас когда-то на побегушках, свое маленькое бистро на улице Лепик.

— Мама, ты становишься злой, — сказала Элизабет, погрозив Амелии пальцем.

Амелия отодвинула пустую чашку и вытерла губы салфеткой:

— Ладно, не будем больше говорить об этом.

Элизабет встала, расправила юбку и сказала в заключение с озабоченным видом:

— Ах! Мне надо пойти посмотреть, как идут дела наверху. Берта, должно быть, уже нервничает.

— Мне не очень нравится, что ты работаешь вместе с прислугой, — сказала Амелия.

На лице Элизабет появилось комичное выражение мудрости и достоинства.

— Но я не работаю с ними, мамочка, — ответила она, — я руковожу ими.

Кожаный ремешок сильно стягивал ее талию. Твердые груди слегка выделялись под жилетом из голубой шерсти. Маленькая и стройная, она удалилась с важным видом.

Оставшись одна, Амелия долго думала об этом беспокойном и требовательном ребенке, который уже считал, что достиг того возраста, когда позволено спорить с матерью и даже давать ей советы. «Она воображает себе, что в курсе всех дел, но что знает она о своем отце? Она видит его в лучшем свете. Если бы она жила, как я, так близко с ним, она поняла бы…»

Вошла Леонтина и принялась убирать со стола. Амелия встала и пошла в кладовую для белья, потом в прачечную, в кухонную кладовую. Затем вернулась в свой кабинет, находящийся в холле. Со своего места она слышала звуки в доме, где персонал вновь принялся за работу. Скрип передвигаемой мебели, позвякивание серебряной посуды, шарканье щеткой, ритмичные удары, сопровождающие выбивание пыли из ковриков, все эти домашние звуки поддерживали в ней чувство уверенности и власти. Она была рада, что продала кафе на бульваре Рошешуар. Оборот «Кристалла» был так высок в 1930 году, что они с Пьером смогли продать свое торговое предприятие за цену гораздо выше той, которую они уплатили при покупке. Гостиница «Две Серны» стоила недорого, потому что прежние владельцы, люди пожилые и нерадивые, давно перестали интересоваться своим делом. Купив ее по совету агента по недвижимости и обновив по мере своих возможностей, Амелия воплотила в жизнь мечту своей молодости. Любовным взглядом она оглядела кожаные кресла, эстампы на стенах, круглые столики со стеклянными столешницами. Дневной свет угасал в пустом зале, где ощущался медовый запах мастики. Амелия открыла свою записную книжку и погрузилась в список товаров, которые надо было заказать у оптового торговца в Саллаше: марсельское мыло, мыло хозяйственное, туалетную бумагу…

Она резко подскочила от громкого крика, у нее сжалось сердце. По деревянной лестнице кто-то с шумом бежал вниз. В холл вбежала Элизабет. Растрепанная и запыхавшаяся, с испачканной щекой, она вытянула обе руки в сторону окна:

— Мама, мама, ты видела?

— Что? — спросила Амелия.

— Снег. Выпал первый снег!

— Не будь такой сумасбродной, Элизабет! — сказала Амелия. — Ты меня напугала! Я уж подумала, что в доме пожар.

— Хорошо, мама! Но посмотри, как это красиво!

Они подошли к большому окну. Горы вдалеке были окутаны туманом как невеста фатой. В воздухе кружились белые и легкие перья снега. Они тихо ложились на землю и уже не хотели таять. Элизабет побежала к двери.

— Куда ты? — крикнула ей вдогонку Амелия.

Через несколько секунд девушка уже была на крыльце. Она подставила свое лицо и раскрытые ладони для призрачной снежной ласки.

ГЛАВА II

Снег перестал падать, но в лугах и на дороге его тонкий слой начал таять, превращаясь в грязь. Повсюду уже снова преобладал темный цвет. С рюкзаком за спиной, в больших сапогах, Элизабет шла вниз по дороге в Глез, на ферму Куртуазов, снабжавших гостиницу ветчиной и сыром. Она, конечно, могла бы поручить Антуану сходить туда, но ей нравилось бывать у этих мрачных крестьян — брата и сестры, которые не обращали внимания на спортивное оживление в Межеве и продолжали вести трудную крестьянскую жизнь, обрабатывая свою землю и ухаживая за животными. За откосом показалась крыша их старого дома из серой дранки с положенными на нее камнями. Тропинка вела к воротам, с одной стороны которых были уложены дрова, а с другой лежала куча навоза. Раздался лай собаки. Черно-белый шарик выкатился навстречу Элизабет. Это была собака Куртуазов — Фрикетта — очаровательная дворняжка, с кривыми короткими лапами и бородатой мордочкой, неугомонная, шаловливая, ласковая. В прошлом месяце у нее родились щенки, но ее хозяин утопил их. Собачка радостно прыгнула на Элизабет, а та подхватила ее и прижала к своей груди.

— Боже! Какая же ты грязная! — сказала Элизабет. — От тебя пахнет коровьим навозом.

Приняв эти слова за комплимент, собака залаяла от удовольствия и принялась облизывать склонившееся над нею лицо. Всякий раз, когда Элизабет приходила на ферму, Фрикетта встречала ее с неизменной радостью. Старый Куртуаз, огромный с выпученными глазами и усами, обесцвеченными от белого вина, появился на пороге дома и пробормотал: