Анна О'Брайен - Фаворитка короля Страница 40

Эдуард смотрел на меня, не веря своим ушам. Я и сама не верила, что сумела это произнести. Уже три года я была его любовницей, но никогда еще не позволяла говорить с ним таким категорическим тоном. Впрочем, в том и нужды никогда прежде не возникало. Смотрела, как меняется лицо Эдуарда, какие чувства на нем отражаются по мере того, как до него доходили и смысл моих слов, и тон, которым они были произнесены. Безмерное удивление. Надменность, за которой скрывалась обида. Странная подавленность. Наконец, ярость, от которой он раскраснелся. Я задрожала, и отнюдь не от того, что к ногам липли холодные мокрые юбки.

Верх взяла надменность. Эдуард обратился ко мне тоном ледяным, как мои пальцы:

— Мистрис Перрерс! Я желаю, чтобы вы следовали за мною!

— Нет, государь. — Теперь решимость разгорелась во мне, как пожирающий все на своем пути пожар. — Сперва вы заставили меня ждать, пока ноги мои едва не примерзли к брусчатке двора. Вам было все равно, участвую я в охоте или нет — вы же сами это сказали, после того как заставили меня покинуть королеву. Я сама решила ехать на охоту и сама решаю сейчас. Я не пойду с вами, я пойду прислуживать королеве.

Кровь гулко стучала в висках, я затаила дыхание. То вовсе не была вспышка ребяческой обиды, я рисковала обдуманно, сколь ни опасно было будить спящего льва из семейства Плантагенетов. Я хорошо видела, как он весь вспыхнул от гнева, когда осмыслил мой ответ. Этот ответ заставил короля быстрыми шагами пересечь весь зал и грозно нависнуть надо мной. Пресвятая Дева! В ту минуту он не был Эдуардом — он был королем. Он схватил меня за руку, хотя я и так с трудом удерживала его плащ, и сжал изо всех сил, сам этого не сознавая.

— Черт побери, Алиса!

— Черт побери, Эдуард! — передразнила я его.

Повисло мрачное молчание. Густое, как кровь, страшное, как остро заточенный клинок.

— Ты выполнишь мою волю.

— Только потому, что вы король?

— Разумеется.

Я задрожала сильнее, но взгляд не опустила.

— Кто-нибудь когда-нибудь отказывал вам в чем-нибудь, государь?

— Никогда! Никто! И ты не посмеешь! — Он сжал пальцы еще крепче, но я не дрогнула. — Ты противишься моей власти?

— Вашей власти? — Я гордо вскинула голову, полностью владея собой. — Я никогда не противилась вашей власти, государь, только вашей ужасающей надменности. — Тут я зашипела от боли и закусила губу. — Вы хотите добиться моего повиновения, причиняя мне боль, государь?

— Боль?..

— Пальцы вашего величества причиняют мне сильную боль!

Он сразу ослабил хватку, но руку мою не отпустил.

Если бы мне все еще было семнадцать лет, если бы я снова была новичком при дворе, я подчинилась бы королю, страшась последствий. Но сейчас я была настроена по-иному. Я вела опасную игру, поставив на карту все. Он мог прогнать меня от себя. Мог приказать Филиппе прогнать меня из свиты. Но теперь я была матерью его сына. И уже три года — его любовницей. Теперь я стала взрослой и не думала, что он решится на крайние меры. Мне казалось, что я приобрела кое-какую власть и завоевала уважение со стороны короля.

Ну, сейчас увидим. Я сделала ставку на эту власть и на уважение, стремясь переломить дурное настроение Эдуарда.

— Ты станешь противиться моей воле, женщина? — загремел он. Ни малейшего уважения. Возможно, я ошиблась в своих расчетах.

— Да, когда вы неразумны и неучтивы, государь. Я весь день не была у королевы. Но я ведь ее фрейлина, а не только ваша… — я выдержала маленькую паузу, — ваша шлюшка.

— Я приказываю! Богом клянусь, ты пойдешь со мной! — Он отпустил мою руку.

— Богом клянусь, не пойду!

На лице Эдуарда отразилось безмерное удивление, а я тем временем разжала руки и свалила его одеяния в кучу у наших ног. Потом сбросила туда же свою соболью шубу. Обошла короля и стала подниматься по лестнице, оставив его в одиночестве перед грудой бархата и дорогих мехов, сваленных на затоптанные нашими подошвами плиты пола. В дальнюю дверь вошел паж. Понятия не имею, что сказал бы Эдуард, если бы мы и дальше оставались наедине. Поднявшись к следующему пролету, я оглянулась: он стоял, приросши к месту, как дуб, уперев руки в бока, и смотрел на меня; груда одежды так и валялась у его ног. Я подождала, пока он уделит все внимание только мне. Тогда я сделала великолепный реверанс. И снова повысила голос, чтобы он уж точно расслышал:

— Во дворце полным-полно шлюх, которые с превеликим удовольствием составят вам компанию, невзирая на ваше мрачное настроение, государь. Кому-то из них можете отдать моих соболей, на то ваша воля.

Я не стала ждать, ответит ли он. И подберет ли одежду с пола.

Не могу не признать, что ужасные предчувствия владели мной в ту минуту, когда я притворила за собой дверь моей комнаты. Вполне могло случиться, что я себя погубила. Если черная меланхолия не выпустит Эдуарда из своих тенет, моему положению возлюбленной короля придет конец — быстро и бесповоротно.

Конечно же, я ждала результатов не с легким сердцем. Король не скрывал своего неудовольствия. Когда он уезжал охотиться, меня с собой не звал. Когда навещал королеву, меня подчеркнуто избегал, лишь молча взмахивал рукой, приказывая мне удалиться. О том, чтобы я делила с ним ложе, и речи не шло. А мне было жаль собольей шубы. Фрейлины сплетничали между собой, заметно избегая моего общества. Королева нервничала, но такие уж сложились у нас отношения, что каждая из нас предпочитала помалкивать. Наконец напряжение достигло такого накала, что во дворце стало неуютнее, нежели на морозе, и она не выдержала:

— Ты поссорилась с королем, Алиса?

— Нет, миледи. — По сути, то не была ссора.

— Вызвала его неудовольствие?

— Да, миледи. — Это уж точно.

— Он очень… очень вспыльчивый человек.

— Да, миледи.

— Как ты думаешь: быть может, тебе следует попросить прощения? — Она с тревогой наморщила свой высокий лоб.

— Нет, миледи.

Королева оставила попытки помирить нас, и я с нарастающей тревогой ждала дальнейших событий. Я не захандрила, потому что смысла в этом не было никакого. Эдуард — не тот человек, которого можно смутить женскими капризами, а фрейлины только порадовались бы, видя, что я загрустила. Поэтому внешне я была поразительно весела и спокойна, а в душе нарастал страх перед совершенной глупостью. Эдуард — король Англии, мне он ничем не обязан. Я поставила на карту все и теперь могла лишь молиться, чтобы карта, на которой стояло все мое будущее, не оказалась бита.

Ждать пришлось целую неделю.

Я расчесывала волосы, готовясь лечь спать в одиночестве, и тут раздался тихий стук в дверь. «Уикхем!» — подумала я. С известием, что король снова жаждет удовольствий. Я отворила дверь, уже готовая дать отрицательный ответ.

— Я не пойду… — Слова замерли у меня на устах.

Эдуард. Сам пришел. А через руку переброшена моя красивая шуба.

— Милорд!

Я присела у двери в низком реверансе, пряча лицо. Король сам явился ко мне в комнату? Означает ли это, что меня прогоняют, как я опасалась, а соболя — прощальный дар перед бесславным отъездом? Если заглянуть ему в глаза, что я в них увижу? Я подняла голову и встретилась с ним взглядом — лучше сразу понять, что к чему, — но Эдуард, поднаторевший в разного рода переговорах, сохранял совершенно непроницаемый вид. Если он решил меня прогнать, то сделает это спокойно, обдуманно, а не в порыве гнева на мою непокорность.

— Так что, вы позволите мне войти? — Голос звучал неприветливо. — Я полагаю, король только раз в жизни может допустить, чтобы его личные дела обсуждались на людях, на глазах любого его подданного.

Я попятилась, широко распахивая дверь, однако он, невзирая на сдерживаемое с трудом нетерпение, не перешагнул через порог. Вместо этого протянул мне шубу.

— Это ваша вещь, мистрис Перрерс.

Я взяла шубу из его рук и бросила на сундук, словно она меня не интересовала.

— Я был неправ, мистрис, и позволил себе непростительную неучтивость по отношению к вам.

Он был убийственно официален. И если я не дрогну… Я держала язык за зубами.

— Я пришел просить у вас прощения. — Прозвучало это скорее как приказ, а не как смиренная просьба.

— Королю легко проявить неучтивость, а потом требовать, чтобы ему это простили, — ответила я.

— Я не требую.

— Разве? — Я скрестила руки на груди и решилась идти до конца.

— Мистрис Перрерс… — Он наконец вошел в комнату и захлопнул за собой дверь. — Вы, несомненно, станете обвинять меня в чрезмерной гордыне, но я совершенно не желаю, чтобы при этом присутствовали посторонние люди! — Он непринужденно опустился на одно колено. — Я прошу вас сжалиться и простить мне неподобающее рыцарю поведение. Истинному рыцарю не пристало быть таким… невежей, каким был я. Прощаете ли вы меня?