Елена Богатырева - Обреченная на счастье Страница 48

Так мы и провели остаток ночи, в моих изъявлениях благодарности. Федор великодушно принимал их и только подначивал: «Да уж, если бы не я…» Вскоре его замечания сменились мирным посапыванием, похожим на урчание кота.

Утром я проснулась в полной уверенности, что Федор — это моя судьба. Я даже мыслила более высокими категориями. Я называла его даром Божьим, который чудом достался мне. В это утро я решила для себя все раз и навсегда. Пока Федор спал, я сидела рядом и, с нежностью разглядывая его, представляла, каким веселым отцом награжу своих будущих детей. Их у нас непременно должно быть двое — мальчик и девочка. Мальчик будет удивительно похож на Федора, а девочка станет его любимицей, потому что будет точной моей копией. В выходные мы будем выезжать на природу и дружно смеяться каждой выходке главы семьи.

Спохватившись, я подумала, что пора становиться серьезнее, и раз я решила связать с этим человеком свое будущее, то хорошо бы накормить его завтраком, хотя бы показать, что я могу быть первоклассной хозяйкой, если захочу. Я быстренько оделась, взяла сумку, раскрыла кошелек и только тогда вернулась к реальности. Денег не было.

Я растолкала Федора.

— Не выдашь мне авансом немного денег на завтрак?

— С удовольствием, — ответил он, не открывая глаз и, похоже, не совсем проснувшись, — возьми в кармане пиджака, во внутреннем.

Я вытащила из кармана носовой платок и деньги, платок показался мне до боли знакомым, но я очень торопилась и, отсчитав на всякий случай побольше — мало ли что-нибудь вкусненькое, — отправилась в магазин. Всю дорогу меня распирала гордость, и я думала только о том, что я теперь счастливейшая женщина из смертных, да что там — смертных, мне могли бы позавидовать и жены мрачных олимпийских богов. Я люблю и любима. Мой избранник настоящий герой, к тому же он красив, умен и предприимчив. В свои тридцать три он по-настоящему молод и весел как мальчишка. И пусть он еще не сделал мне предложения, но я-то знаю, что мы теперь всю жизнь будем вместе и никогда не расстанемся. Какое это счастье — покупать для него ветчину и апельсины, кофе и сыр!

Я была на седьмом небе до тех пор, пока не вспомнила о вчерашнем нападении. На минуту снова нахлынул ужас пережитого, но его заглушила триумфальная хвала Федору — спасителю. Мы выстояли. Нам все нипочем. Вместе мы — сила. И сентиментальная карусель мыслей несла меня все дальше и дальше, выше и выше…

Федор заглянул на кухню, когда стол уже был полностью сервирован, а кофе стоял на плите. Я улыбнулась ему, а в ответ он заорал: «А-а-а-а-а!», кинулся ко мне, одной рукой обхватил за талию, другой подхватил джезву именно в тот момент, когда кофе собирался сбежать, а потом звонко поцеловал в щеку.

— Если бы не я… — начал он и вопросительно посмотрел на меня. — Прелестная тема. Кажется, именно на этом мы и остановились вчера.

Мы еще поцеловались немного. Но уже не жадно, в сознании того, что нам отпущена целая вечность и торопиться некуда. Потом мы завтракали, и Федор сыпал историями из своего детства. Судя по этим рассказам, он всегда был весельчаком, склонным к разным розыгрышам и шалостям, а брат его выходил уж слишком прямолинейным и скучным. Но несмотря ни на что, не оставалось сомнений, что Федор к нему чрезвычайно привязан.

— Когда ты познакомишь меня с братом? — спросила я.

— К большому моему сожалению — не скоро, — ответил Федор. — Он получил назначение в Аргентину. Будет работать на Интерпол.

— Ого!

— Но я познакомлю тебя со своей мамой, не расстраивайся. Думаю, вы друг другу понравитесь. А к брату я бы тебя близко не подпустил. Десять лет назад я познакомил его со своей подружкой…

— И что?

— Теперь она моя золовка!

— Вспомнила! У тебя носовой платок такой же, как у Клима.

— Вот уж спасибо за комплимент. — Федор перестал улыбаться и серьезно спросил: — Говоришь, у твоего Клима «ауди»?

— Да.

— Бежевая?

— Да.

— Вчера вечером такая машина стояла у твоего подъезда.

Я лишилась дара речи. Мне не приходило в голову связать вчерашнее проникновение неизвестных в мою квартиру с Климом.

— Ты думаешь?

— Я уверен, Серафима!

— Не может быть. Это ерунда какая-то!

— Ошибаешься. Думаешь, почему я вчера примчался к тебе среди ночи?

— Ну, я думала, ты почувствовал, что мне плохо…

— Это тоже, конечно. Но еще я получил кое-какую информацию от брата и теперь подозреваю, что дело тут совсем не шуточное. Сегодня он по моей просьбе проверяет одну версию, так что вечером расскажу тебе все доподлинно. И еще: они, вероятно, сделали дубликаты ключей от твоей квартиры. Так что, знаешь, собери-ка самое необходимое и перебирайся жить ко мне. Все спокойнее за тебя будет, — с этими словами он облизнулся и подмигнул мне, намекая явно не на мою безопасность.

22

В этот день мы работали без обеда и без единого перерыва. Очередь не рассасывалась до вечера. Я вела учет посетителей на компьютере, назначала им дни следующих визитов, записывала адреса и телефоны, кому-то варила кофе, а иным носила валерьянку или валидол — на выбор.

— Похоже, сегодня магнитная буря, — сказал Федор, закрывая дверь за последним посетителем. — Все словно с ума посходили, рвутся судиться, разводиться. Поедем домой.

Сначала мы заехали в большой универсам, и Федор предоставил мне самой выбрать продукты, сославшись на то, что у меня это лучше получается. Чувствуя себя почти законной женой, я деловито осматривала прилавки, выбирая все самое лучшее. Расплатившись у кассы за три огромных пакета и не позволив мне помочь донести их до машины, Федор все время поторапливал меня:

— Серафима, вперед! Серафима быстрее — время не ждет!

Войдя в квартиру, он тут же подошел к телефону и позвонил брату. Я, чтобы не мешать ему, прошла на кухню и занялась хозяйством. Наверно, не стоит говорить, как мне нравилось хозяйничать у него и чувствовать, что я имею на это полное право. Через некоторое время я заметила, что Федор стоит на кухне и внимательно, без улыбки смотрит на меня.

— Что случилось? — испугалась я.

— Да, Серафима, необыкновенная ты женщина, — сказал он, покачав головой. — Теперь я знаю о тебе все, даже то, чего ты сама не знаешь. Но сначала — ужин!

Я открывала пластмассовые баночки со всевозможными салатами, а Федор, оглядев стол, полез в шкаф, где, как я уже заметила, помещался бар. Он достал бутылку токайского, но, раздумав, поставил ее на место и достал из холодильника запотевшую бутылку шампанского.

— Это лучше подойдет к сегодняшним известиям! — сказал он и щелкнул по этикетке «Мускат».

Я посмотрела на него, предвкушая подтверждение всех своих утренних фантазий, и даже успела подумать, что девочку мы назовем Варей, как мою маму. Федор протянул мне высокий холодный фужер и стал рассказывать:

— Прежде всего должен признаться, что эту бутылку шампанского я купил совсем с другой целью. И сказать тебе собирался совсем не то, что скажу теперь.

Я разочарованно вздохнула.

— Подожди киснуть, — предупредил Федор. — Все еще впереди. Однако то, что я собирался сказать тебе, никак невозможно совместить с тем, что я должен сказать.

— Ты меня пугаешь…

— Подожди, сейчас ты все поймешь.

И он рассказал мне удивительную историю, в которой самое удивительное было то, что речь шла обо мне, а не о ком-нибудь другом.

Однажды в самую крупную адвокатскую контору нашего города прибыло письмо из Франции, из маленького городка Ш. Письмо было похоже на исповедь.

Семидесятилетний старик писал, что вошел в тот самый возраст, когда пора подводить итоги своей жизненной эпопеи и платить долги. А чувство долга в таком возрасте непомерно растет то ли от прогрессирующего склероза, то ли по какой другой причине. Автор письма — Иван Тимофеевич — родом был из-под Вятки. Молодость его пришлась на суровые военные годы. Однако, несмотря на призывной возраст, на фронт его взяли только в сорок пятом, поскольку в эвакуации, в Новосибирске, он был очень ценным специалистом. А так как вокруг были одни только женщины, то к двадцати годам у него были уже жена и годовалый сынишка. Когда он уходил на фронт, жена голосила и цеплялась за его шинель. Но он тогда был молод и уверен, что на фронте с ним ничего не случится.

Однако во Франции, где стояла их часть, не во время боя, а когда черт понес его в близлежащий лесок по нужде, настигла Ивана Тимофеевича вражеская пуля. Что вражеская, он знал точно, но доказать не мог. Пуля прошла навылет, и доказать нашим, что это был не самострел — в лесочке, за кустом, — было практически невозможно.

Своими сомнениями он поделился с француженкой-медсестрой, которая хлопотала над ним как родная мать, и та из симпатии к молодому русскому красавцу, спрятала его в надежном месте, где отсиживались иногда члены Сопротивления во время оккупации.