Мила Бояджиева - Сладкий роман Страница 48

- А почему мы никогда не знали друг о друге?

- Я-то слышал от бабушки много разных историй про тетю Клаву, в основном, о её фантастическом замужестве и геройстве сыновей. Только это было для меня как-то очень далеко - в другой жизни. Как и живущая в Париже тетя Сесиль, порвавшая родственные связи с семейством из-за погибшего дяди Алексея, брошенного женой в революционной России, а также двоюродного брата Семена, оказавшегося врагом народа в той же стране... Да как они могли разобраться во всем этом... Дети баронов Штоффенов погибают от рук фашистов, а коммунист Семен Петрович Бережковский - шпионит на них... Я ведь и фамилию ношу бабушкину - Артемьев. Вроде, отрекся от родителей. В шестимесячном возрасте...

- Боже, как же у вас тут все сложно... Сплошные исторические аномалии... А ведь не случись этих передряг, возможно, мы бы с тобой, дорогой дядюшка, играли бы на семейных праздниках в прятки или дрались из-за рождественских подарков!

- Э, нет! Предупреждаю: я всегда оберегал бы и защищал тебя. Прост потому, что всю детскую жизнь был влюблен в Мальвину. Это кукла с голубыми волосами из очень популярной у нас сказки. Я же представлял, и даже рисовал, - огромные голубые глаза, а рядом себя - с длинным носом. Буратино... Ты ведь была в детстве куклой, Дикси?

- Да. Конфетным ребенком, как у нас говорят. И теперь понимаю, почему в пику моему отцу бабушка иногда звала меня Дашей. Ей хотелось зацепиться за что-то русское. И она предлагала совсем иное имя, когда я родилась.

- Дарья. Действительно красивое имя, и тебе подходит. - Майкл посмотрел на меня внимательно, словно прикидавшая разные имена.

- Только сейчас я мечтаю совсем о другом... - Я загадочно улыбнулась, значительно посмотрев ему в глаза, и даже положила руку на плечо, которое вздрогнуло и тут же отстранилось от меня как от ожога.

- Майкл, у тебя не остались ещё крекеры и шпроты? В самолете у меня не было аппетита. Волновалась перед встречей с российской столицей и теперь умираю от голода.

- Не каждый день шпроты, голубушка. Это деликатес. Вот, кажется, "горбуша в собственном соку" и полбатона "Бородинского" хлеба. Почти не заплесневел. - Он принес из кухни баночку консервов и кусок очень темного хлеба с зеленоватыми пятнами по углам.

- Выглядит невероятно аппетитно, - сказала я, пожалев о своей просьбе.

- У вас же обожают сыр "Рокфор" и "Камамбер". И у нас тоже любят. И хлеб по тому же рецепту.

Хлеб оказался действительно вкусным, а кофе Майкл сварил отличный, навалив к нему полную вазочку варенья.

- Доедай пока я соберу все необходимое. - Он удалился в соседние апартаменты.

Я грустно, с ощущением чего-то неловкого, рассматривала комнату: бумажные обои с крупными букетами, хрустальные вазочки в серванте, подсвечник, сделанный из деревянного корня. Мирно тикали круглые часы на полке, прижавшись к альбомам выставки "Москва-Париж", по бежевому вытертому паласу деловито проследовали от двери к роялю два разномастных таракана черный и рыжий. Нотные альбомы растрепанны, а корешки книг, составлявших собрания сочинений, основательно захватаны. Их не берегли - ими пользовались, обогащая свой внутренний мир.

Вот здесь они живут, любят друг друга, рожают детей, принимают гостей, празднуют. Сюда он спешит после своих концертов и называет это место "домом", скучая о нем на чужбине...

- Ну что, в путь? Тебе ничего не надо достать из вещей? Чемоданы остались в багажнике. В гостиницу заедем на обратном пути. - Майкл щеголял все в тех же джинсах и прихватил купленную в Вене спортивную сумку.

- Ого! Ты что, собираешься расплачиваться наличными с кладбищенской администрацией? - покосилась я на разбухшую сумку.

- Не проведешь. Я знаю, что чек, оставленный Клавдией на оплату содержания могил, у тебя. Меня заверили, что сумеют обналичить его через Госбанк.

КОНЦЕРТ НА КЛАДБИЩЕ.

До кладбища ехали довольно долго. По дороге я успела убедиться, что Москва - "город контрастов", где попадаются очень красивые районы и отдельные здания, соседствующие с какими-то заборами, фабриками, тюрьмами. И все очень грязно, неухожено. Будто хозяева сбежали давным-давно, предоставив власть нерадивой прислуге.

Мы остановились. Слева - ворота в кладбищенской стене, справа деревянный сарай, торгующий цветами, а за ним клиника для рождения детей.

- Самый краткий путь от начала до конца, - кивнул Майкл на узенькую улочку, разделяющую "роддом" и кладбище. - Пойдем быстрее, пока контора не закрылась. Хорошо бы разделаться с формальными процедурами.

Мы поднялись в облупленный розовый домик в виде склепа, в котором расположилась местная дирекция. Майкл подергал двери в закрытые комнаты, потом скрылся куда-то и вернулся минут через десять с растерянным лицом.

- Я же договорился с директрисой, что мы прибудем завтра. Сегодня на месте только бухгалтер.

- Он-то нам и нужен.

Как раз в этот момент из-за обитой черным дерматином двери появился толстяк, придерживая поднятыми бровями, словно приклеившиеся ко лбу очки. Увидев меня, он сразу начал улыбаться. Очки упали на переносицу. Толстяк, тоже, кстати, в джинсах и пестром свитере, пригласил нас к себе и предложил присесть. Майкл поработал переводчиком, в результате чего мой чек был вручен бухгалтеру, официально зарегистрирован в каком-то гроссбухе и мы получили квитанцию о внесении денежного вклада. Она-то и должна была убедить господина Зипуша в том, что воля покойной выполнена.

Затем мы двинулись вглубь густо заросшего деревьями кладбища. Здесь так же, как и в Москве, абсолютно невозможно было сориентироваться, ни географически, ни эстетически. Старинные надгробия соседствовали с новыми, ухоженные с разрушенными, кресты со звездами, а рядом с мраморными урнами в руках коленопреклоненного ангела стояли консервные банки с увядшими букетиками и останки венков.

- Цветы не купили. Здесь можно заказать венок? - спохватилась я. - К тому же надо залезть в мой чемодан.

Мы вернулись к сараю с цветами, не порадовавшему нас выбором. Венки, сплетенные из еловых веток, были утыканы яркими бумажными или пластиковыми "розами". Я жалобно посмотрела на Майкла.

- Пойдем, я заметил бабку у входа. Они торгуют и для посетителей роддома и для кладбища. Смотри - прекрасные цветы!

У старушки, присевшей на ящик, торчал из клетчатой сумки целый ворох полевых васильков. Она явно оживилась, заметив нашу заинтересованность и встряхнула букетик, что-то затараторив по-русски.

- Говорит, сегодня утром собирала. Берем?

- Все, - я ткнула пальцем в сумку бабули и она достала ещё два перевязанных ниткой пучка на выбор.

- Все, все! - круглым жестом показала я и полезла за деньгами.

- Дикси, это очень дешево, а свои франки тебе придется поменять в отеле. Они здесь не пойдут.

Он протянул старухе купюру в обмен на огромную охапку чудесных, полем и летним днем пахнущих цветов. Я погрузила лицо в букет. Старушка закивала и заулыбалась беззубым ртом, шамкая непонятные слова.

- Она говорит, что тебе только в васильках и жить - настоящая деревенская красавица.

Пока мы разбирались в происхождении русского, английского и французского названия этих цветов, Майкл вывел меня к высокому обелиску из черного мрамора с выбитой пространной надписью. Земля за чугунной витой оградой с морскими якорями в центральных овалах была посыпана светлым песком, в кольце для букета красовались две свежие гвоздики.

- Исторический памятник. Охраняется государством, - указал Майкл на табличку. - Вообще-то вчера здесь было несколько меньше признаков государственной заботы. Директриса постаралась. Слава Богу, спасибо всем, кто старается, по душе или в корысти, по страху или доброй воле... Спите спокойно, Арсений Семенович. Возможно, любимое вами Отечество все же выживет. А сейчас ваша неведомая праправнучка возложит цветы, а праправнук сыграет вам, как может.

Я положила на черный камень свой летний букет, а Майкл, присев на корточки, стал рыться в сумке. Наконец, на свет была извлечена блеснувшая темным глянцем скрипка, осмотрена, приложена к плечу. Взлетел и замер в раздумье смычок.

- А что сыграть?

Я пожала плечами, обескураженная сюрпризом.

- Ну, ладно! - Майкл привычно тряхнул несуществующими кудрями и с налету тронул струны смычком. А потом нежно повел им, едва касаясь и сдвинув брови, словно это влияло на звук.

Мои детские бренчания на фортепиано не оставили ничего, кроме нескольких имен композиторов, соседствующих в памяти с воспоминаниями о не слишком увлекательных уроках. Последующие годы мало прибавили к моему музыкальному образованию. Названия популярных опер, личное знакомство с модными певцами и композиторами, несколько посещений симфонических концертов - вот, пожалуй, и все, чем я могла бы похвастаться. Мне вряд ли удалось бы отличить виртуоза от выпускника музыкальной школы, но здесь - в подвижной полутени старых деревьев, у насупленного молчаливого обелиска, творилось что-то невероятное. Скрипка Майкла жила своей, особой, надрывающей душу жизнью.