Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Дыхание ветра Страница 5

— Вовсе нет, я узнал все, что хотел узнать. Эрмин, дорогая, к сожалению, я должен сказать тебе, без всяких вступлений, что послезавтра я отбываю в Цитадель, в Квебек. Я записался добровольцем в армию, в двадцать второй Королевский полк. В лагере мы пройдем военную подготовку. Канадские войска уже направляются в Европу, я тоже собираюсь сражаться. Все идет к мировой войне, и я не намерен прятаться здесь, словно трус. Это обдуманное решение, я много размышлял, прежде чем принять его.

Эрмин не могла осознать услышанное. Все это было похоже на какой-то кошмар, было как-то нелепо. Она чувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и присела на край кровати. Сердце билось бешено, а тихий внутренний голос твердил, что все это ей не снится. Тошан повернулся к ней спиной и закурил сигарету.

— Зачем ты несешь какой-то вздор? — сказала она в ответ. — Ты записался добровольцем? И оставишь нас одних? Детей, меня? А как же твоя мать? Нет, Тошан, это невозможно! Ты должен жить здесь, рядом с нами!

— Я говорю совершенно серьезно, и свой выбор я сделал не просто так! Позавчера я даже съездил в Роберваль и смог поговорить со своими старыми приятелями по ривербендской фабрике[10]. Они читают «Ля Пресс», так что в курсе дела. Мы уже жили здесь, когда в конце лета Англия и Франция ввели военное положение. Эрмин, очнись же! Ты забыла, что третьего сентября германская подводная лодка потопила британское судно «Атения», шедшее в Монреаль, на борту находились тысяча пассажиров и триста членов экипажа. Погибло сто двадцать восемь человек, среди них четверо канадцев. Это будет жестокая война. Гитлер вызвал взрыв всеобщего негодования. Я узнал, что его политическая программа включает и преследование евреев. Так вот, моим сомнениям пришел конец. Нас, индейцев, обирали, унижали, и я не потерплю, чтобы преследовали какой-либо народ, какую-либо религию под предлогом того, что она не такая, как у большинства. Короче, я уезжаю! Я распорядился насчет тебя и детей. Вы уедете в Валь-Жальбер, к Лоре. Я ей звонил, она будет вам рада. Через три-четыре дня за вами приедет Пьер. Он купил по случаю автомобиль на гусеничном ходу у Рюделя, этого славного малого из Перибонки. Тала поступит так, как захочет. Полагаю, отсюда она не уедет. И теперь она больше не одна — есть Киона.

Эрмин, которую и так уже тяжело травмировала смерть ребенка, впала в паническое настроение. Она вскочила и подбежала к мужу. С перекошенным от жуткого страха лицом она вцепилась в воротник рубашки Тошана и принялась трясти его.

— Нет, Тошан! Ты не имеешь права, не сейчас! Я знаю, что вела себя неправильно, выступала на сцене во время беременности, убила нашего сына тем, что часто отправлялась на гастроли, но не убегай, не бросай меня! Будь сострадателен! Если бы Виктор был жив, если бы я кормила его грудью, ты бы и не подумал об отъезде. Ты бросаешь меня, потому что ненавидишь. Ну, признайся же!

Эрмин рыдала, уткнувшись в грудь Тошана. Сбитый с толку ее реакцией, он крепко обнял ее.

— Дорогая, как ты можешь так думать? Я должен защищать то, что считаю справедливым, я против угнетения народов, а ты думаешь, что я сбегаю от тебя. Да нет же, нет, Эрмин! Если бы Виктор был жив и ты бы не страдала так сильно, я бы все равно поехал, только уезжал бы, не так переживая за тебя. Извини за прямоту и прошу тебя, перестань думать, что наш ребенок умер по твоей вине. Я доверяю словам бабушки Одины, она сказала, что этот малыш, едва родившись, уже был обречен на смерть. У нас будет другой ребенок, когда я вернусь!

— А если не вернешься? — возразила она. — Европа так далеко, а войны я боюсь. Мне страшно жить без тебя! Тошан, никому не понять, как я страдаю. Все вы говорите, что мне надо забыть Виктора, что такова его судьба. Но как я была горда и счастлива тем, что смогла родить тебе еще одного ребенка после всех этих лет, когда мы не хотели заводить детей. Я успела полюбить его. Мне не терпелось кормить его грудью, целовать, а теперь у меня в руках пустота. Ты же мой муж, говоришь, что любишь меня, а сам идешь на войну!

Она отстранилась от него и, сотрясаемая рыданиями, бросилась ничком на кровать. Тошан жалел о том, что высказал все напрямую. Он прилег рядом с женой и погладил ее по волосам.

— Мне жаль, я неправильно сделал, что объявил тебе об этом сразу, без подготовки, но я не знал, как лучше! Ты же меня знаешь, мне проще выложить все сразу, начистоту. И мне заранее было не по себе, я представлял, какую боль я могу причинить. Тебе и без того плохо.

— Да, плохо, ужасно плохо! — ответила она, приподнимаясь на локте. — А ты, ты все сам решил, даже не посоветовался со мной. Позвонил матери, с которой словом не перекинулся за много лет. Она, наверное, была счастлива до небес! Но у меня нет желания ехать в Валь-Жальбер, я хочу встречать Рождество здесь — с детьми и с тобой. Ты предал меня, Тошан! На следующей неделе ты должен был бы срубить в лесу елку, а мысль о том, что мы будем вместе с детьми украшать ее, успокаивала меня. Умоляю тебя: не уезжай! Ты мне так нужен! Мы потеряли сына, а тебе, можно подумать, на все плевать! Пожалей меня, не бросай!

Она смотрела на него в упор с видом обиженного ребенка. Слезы застилали ее голубые глаза, четко очерченные пухлые губы дрожали, как у испуганной девочки. Надо было иметь каменное сердце, чтобы не растрогаться.

— Эрмин, дорогая, — вздохнул он, — я ведь тоже очень страдаю из-за Виктора, но пытаюсь преодолеть это страдание и доказать свою любовь Мукки, Мари и Лоранс. Они здесь, с нами, они беспокоятся, видя, как ты изменилась, стала ранимой. Я пошел в армию ради их будущего, ради того, чтобы участвовать в борьбе, которую я считаю справедливой. Иди ко мне, нам осталось побыть вместе только две ночи. Не будем их тратить на слезы и пререкания. Любовь моя, мне тебя так не хватало!

Тошан искал ее губы, гладил рукой изгиб бедер. В конце беременности и в последовавшие после родов недели она отказывала ему в близости. Он знал, что теперь-то Эрмин может ответить на его желание, однако она решительно воспротивилась. Более того, она вырвалась из его объятий.

— Нет, я не могу! — воскликнула она. — Тошан, скажи мне, что все это неправда, что ты не уедешь! У меня не хватит сил жить без тебя. Мы столько месяцев спали вместе на этой кровати, и, просыпаясь, я всегда смотрела на тебя, чтобы убедиться в том, что ты рядом. И вдруг ты исчезнешь! Мы и так часто с тобой расставались… Когда ты работал на фабрике и в Вальдоре. Я не подписала ни одного контракта на сороковой год, чтобы быть вместе с тобой и нашим ребенком, а ты уезжаешь на край света.

Новый приступ рыданий мешал ей говорить. Тошан обнял ее и прижал к себе. Он чувствовал себя бессильным перед лицом такого огромного отчаяния.

— Дорогая, я уже не могу отступать, — прошептал он ей на ухо. — Тебе не нужен бесчестный мужчина! Ко всему прочему, ты и так меня содержишь. Ты зарабатываешь столько, сколько мне вовек не заработать. Я смирился с этим, потому что люблю тебя. И если я расширил родительский домик, сделал из него настоящий большой дом, так только для того, чтобы показать тебе, что и я на что-то способен.

— Я знаю, — согласилась она, — и все же мы были счастливы. Тошан, если я тебя потеряю, я этого не выдержу. Господи, если тебя не станет, я не смогу больше жить, я же чувствую это.

Эрмин смотрела на него, не сводя глаз, словно в горячечном бреду. Она дотронулась до его лба, губ, шеи.

— Если бы ты знал, как я тебя люблю! — воскликнула она наконец, целуя его.

Ее толкнуло к нему желание забыться. Ей хотелось стереть из памяти пройденное испытание, изгнать призрак войны. Тошан тотчас же загорелся, в свою очередь осознав, что может случиться и так, что он больше никогда ее не увидит. Однако он сдерживал себя, чтобы не отпугнуть Эрмин. Она слегка отодвинулась, когда он расстегивал рубашку, чтобы затем склониться над ее прекрасными округлыми грудями и ласкать их дерзкой рукой. У Эрмин промелькнула мысль, что, не распорядись судьба иначе, она кормила бы этой грудью ребенка, но, когда ощутила тепло тела Тошана, волна удовольствия захлестнула ее. Он стягивал с себя одежду. Смеясь и плача, она скинула с себя юбку и прижалась к нему.

— Любовь моя! — простонала она. — Милый мой! Обними меня крепко-крепко, мне так хорошо в твоих объятиях. Как хорошо! Никого на свете, кроме тебя! Я так тебя люблю!

Опьяневший после долгого поста, он только сдавленно вскрикнул в ответ. Его пальцы нащупали подвязки ее шелковых чулок, затем задержались на нижней части ее живота, все еще мягкого после родов.

— Эрмин, я тоже тебя люблю, если бы ты знала, как я тебя люблю! — тихо проговорил он. — Ты — моя жена, мое самое ценное сокровище.

Не в состоянии больше сдерживать себя, стремясь наконец-то овладеть ею, Тошан медленно вошел в нее, и она застонала от восторга. Она не помнила себя от страсти. Она царапала и кусала Тошана, а он, желая добиться как можно большего наслаждения для них обоих, делал свои ласки все изощреннее, стараясь припомнить все свои познания в науке любви. И вскоре они стали единым целым, им не хватало воздуха, их молодая плоть испытывала исступленный восторг. Нагота возбуждала Эрмин, которая забыла стыдливость и глухо вскрикивала. Когда муж решил выйти из нее, чтобы она снова не забеременела, она удержала его.