Мила Бояджиева - Сладкий роман Страница 50

Солнце садилось и появились надоедливые комары. Майкл вынес из дома шерстяную кофту, набросил на плечи жены, задержав руки и слегка поглаживая плечи:

- Наташа хочет спеть русскую старинную песню. Но не решается. Знаете, Дикси, она действительно неплохо поет. Врожденный слух. Иначе бы я не позволил ей и рта открыть.

Он подбодрил жену и та запела что-то очень печальное, старательно выводя мелодию слабеньким, но приятным голоском. На втором куплете Майкл поддержал и они стали петь в два голоса - тихо, слаженно и очень грустно.

"Извела меня кручина, подколодная змея..." - перевел Майкл и объяснил: одинокая крестьянка грустит в избе, за окном воет ветер. А змея - это ревность, гложущая её сердце.

- Не весело, - заметила я коротко, заподозрив намек в словах кузена. Но очень, очень музыкально.

Они потом немного поспорили и спели ещё один романс - бурный, страстный. Это были знаменитые "Очи черные".

Мне показалось, что если я исчезну, супруги Артемьевы и не заметят, будут сидеть здесь под темнеющей сиренью в обнимку и петь свои полные тоскующей страсти песни. Я поднялась, объясняя, что уже поздно и пора возвращаться в отель.

Майкл недоуменно посмотрел на меня:

- Что ты, Дикси? Я же немного выпил, за руль сесть не могу, телефона тут нет, такси тоже. У тебя безвыходное положение - ты примешь наше предложение переночевать здесь. Тем более, Наташа заранее устроила тебе лучшее место на веранде. - Он вдруг усмехнулся. - Вместо душа могу предложить ведро холодной воды, а санузел в конце сада. Ты что? Хлебни нашей местной экзотики, раз уж отважилась посетить Россию, да к тому же имеешь туземных родственников. Будет, чем пугать парижских снобов.

- Перестань. Мне приходилось жить в индийских джунглях. А там ещё были кобры и скорпионы.

"И очень горячий любовник", - хотела добавить я, но постеснялась Наташи, которая все равно ничего не понимала.

Потом мы долго сидели в полутемной комнате под оранжевым абажуром над круглым столом. В углу белела деревенская печь, а по стенам висели букеты сухих трав. Наташа показывала старые фотографии, где был представлен сын Саша, удравший в Москву, чтобы не мешать приему иностранки, а также Микки в коротеньких штанах, со скрипочкой и светлыми локонами на белом, отороченном кружевом, воротнике.

- Эту курточку мне бабушка из своего бархатного платья перешила. И воротничок крючком обвязывала. А я плакал и сопротивлялся, потому что боялся быть похожим на девочку. Ой, как ненавидел я тогда эти кудряшки. Даже кусок ножницами выстриг и был выпорот.

- Тебя били? - спросила я просто так, чтобы не выдать, как мне понравился этот восьмилетний Паганини с голыми коленями над белыми гольфами, а ещё то, что его костюм перешит из платья бабушки, как, наверняка, бархатный пиджачок того, испанского 2тореадора".

Наташа что-то грустно сказала, обращаясь ко мне.

- "Неужели мы и вправду сможем жить в Австрии, да ещё в собственном доме? - плаксивым тоном дословно "продублировал" Майкл, и добавил: - Натали нам завидует.

- Наташа, мы постараемся не упустить законного везения. Ведь мы не такие уж плохие, чтобы не заманить жар-птицу, - дипломатично успокоила я.

- Бывшие "совки" не верят в жар-птицу. И в лояльность своего законодательства относительно изменяющих Родине лиц, - объяснил Майкл жестко.

Наташа прижалась к мужу и стала успокаивать его, называя "Мишенька". А потом они разом засмеялись.

- Мы решили, что сделаем Сашу народным депутатом, он введет в законодательство титул барона и узаконит наше владение титулом и родовым поместьем. - Фу, я устал "дублировать". Да и гостья наверняка хочет спать. - Положил конец нашим затянувшимся посиделкам Майкл.

Меня ждала чистенькая скрипучая постель у деревянной стенки, граничащей со спальней. Звенели комары. Ужасно хотелось спать, но на душе было смутно и тревожно. Найти, что ли, в шкафу оставшееся вино и надраться? Я нащупала в сумке таблетку снотворного и не запивая, проглотила. Как хорошо, что привыкла таскать эту пакость с собой, как и кое-что другое, увы, здесь совсем не нужное.

За стеной тихо шептались. Я прислушалась. Чужой язык, совсем чужой. А интонации знакомые. Короткая переброска фразами, смешок. Еще - разливистей и призывней. Мычание и долгая пауза. Пауза поцелуя. Скрипнула кровать, женский голос ойкнул. Затихли и снова зашептались. Голос Майкла сказал что-то властно, по-мужски, Наташи проворковал нечто нежное, прерываемое хохотком. Разом взвизгнули все пружины в матрасе и понеслось! Кровать скрипела все громче, отчаяннее, не заглушая короткие стоны. "Миша, Мишенька", - почти вскрикнула Наташа. Что-то стеклянное свалилось на пол, потекла вода и все стихло.

Мое сердце колотилось в каждой клеточке тела, даже в кончиках пальцев, которыми я зажала уши. Не помню, чтобы когда-нибудь эротика производила на меня большее впечатление. Эх, Рута! Я села в кровати, нащупывая ногами туфли - тело пылало, хотелось в сад, окунуть лицо в бочку с водой, бежать босиком по колкому гравию... За окном прошуршали шаги. Я увидела огонек спички, на секунду осветивший знакомый профиль. И снова потемнело, а потом из черноты, в которую я вглядывалась до боли в глазах, выступила прозрачная, беззвездная синева, светлеющая к горизонту, а на её фоне силуэт Майкла. Он курил, прислонившись спиной к дереву с задранным к небу лицом к единственной белевшей на нем низкой звезде. Наверно, такой же голый, как тогда на балконе Чак, и такой же победный. Неужели это осанка всех самцов после удачной схватки? Майкл, Микки... Что же мне надо от тебя, Мишенька?

Он на миг исчез и вновь появился - в руке смычок, к подбородку прильнула скрипка. Я сжалась в комок, узнав мелодию. Второй раз за сегодняшний день мне хотелось плакать. Увы, я уже давно не умела делать этого, и потому сердце разрывалось о боли - Майкл играл "Травиату", - её главную, прощальную тему. Выть, я же могла выть! Обняв плечи руками, я раскачивалась на кровати, тихонько подвывая скрипке, и проклиная застрявшие в горле, не желающие проливаться слезы...

ЧАО, МИККИ!

Утром у всех были виноватые лица. Потому что над городом и окрестностями нависли плотные, непроницаемые, накрапывающие дождем тучи. Мы пили кофе в комнате, обсуждая культурную программу на предстоящий день. Вернее, обсуждали супруги Артемьевы, а я помалкивала, не требуя перевода.

- Где же ваша собака? Майкл говорил, что у вас живет симпатичный спаниель. Мне показалось, что ночью под верандой кто-то скулил, попыталась я переменить тему.

- Эмма все лето живет у родителей Наташи в деревне. Никто не скулил это я играл на скрипке, - коротко отрезал Майкл, даже не став переводить жене наш многозначительный диалог.

На прощание мы обнялись.

- Спасибо, Наташа, все было великолепно. Обязательно увидимся... Надеюсь, встретимся у нас, в Вальдбрунне, - сказала я, целуя госпожу Артемьеву в щеку.

Еще вчера днем я была убеждена, что немедля приглашу их в Париж, в свою заново отделанную квартиру. Черта с два! Не видать вам, дорогой кузен, моей голубой "королевской" спальни!

- Что, нескладно вчера вышло? - спросил меня Майкл, когда мы выехали на шоссе. Не глядя и будто вскользь.

- Нормально. У вас хорошая семья.

- Ты точно знаешь, что номер забронирован в "Доме туриста"?

- Я улетаю домой. Сейчас же. Вспомнила о важном деле.

- Хорошо, - сразу согласился Майкл и круто развернул машину.

Мы молчали всю дорогу. А это очень длинный путь - по шоссе вокруг Москвы. Наверно, мы проехали Бельгию, Голландию и Люксембург, вместе взятые. Майкл внимательно смотрел вперед, а я сочиняла обидную фразу. Чтобы сразу стало ясно, что он в подметки не годится моим дружкам, что я ни капли не поверила его трепу в Гринцинге про обреченность любить, что мне вовсе не было весело болтаться в мокрой резиновой лодке и подыгрывать его школьным шуточкам... Что весь этот месяц я прожила монашкой просто из лени. А его скрипка... его скрипка... А его скрипка хороша для семейных дуэтов. Может, и для концертов, только я в этом ни бельмеса не смыслю...

...Мне пришлось купить билет на брюссельский рейс, потому что он вылетал прямо через полчаса и я решительно направилась к уже опустевшей стойке билетного контроля.

- Подожди! - Майкл схватил меня за плечи, оттаскивая в сторону от удивленной контролерши, и развернул к себе лицом. Но сказать ничего не мог, только губы дрожали, а в глазах металось отчаяние. Он разжал руки и пробормотал, словно диктуя себе смертный приговор: - Богатая, красивая, нежная... Такая нужная и такая чужая...

- А ты - талантливый и сильный. Безжалостный и счастливый. - Я повернулась, чтобы уйти.

- Дикси! Не сильный и очень несчастный, - прошептал его голос мне в спину. Но это было уже в прошлом. Изящно и уверенно Дикси Девизо удалялась в аэропортовские недра, к другой, теперь уж я точно знала, - к совсем другой жизни.

Хризантемы Рут ещё стояли как ни в чем не бывало, а в жизни Д. Д. сменилась целая эпоха. Она в сердцах пнула ногой освобожденный от бремени бронзового венка чемодан и, не разбираясь, сунула в шкаф тщательно подобранные для поездки в Москву вещи. Платьица и белье, которыми намеревалась смущать Майкла: темный костюм для визита на кладбище, гипюровое вечернее платье для театра, туристические брючки и пуловеры и, конечно, небрежно-элегантный пеньюар, крайне необходимый в непредвиденных обстоятельствах.