Жаклин Монсиньи - Флорис. Любовь на берегах Миссисипи Страница 63

Молодой человек запнулся.

— Я тоже очень рада! — искренне ответила ему Батистина.

Батистина была растрогана простодушием акадийца. Она больше не чувствовала себя одинокой на этой огромной земле. Несколько дней Батистина провела у своих новых друзей. Нередко ей приходила в голову мысль: а почему бы ей не остаться с ними навсегда? Зачем возвращаться в этот жестокий мир, если можно жить спокойно и счастливо среди простых и бесхитростных людей? Она помогала мадам Доманжо по хозяйству, иногда отправлялась в поле вместе с Вальмиром, где видела, каким тяжелым трудом достается будущий урожай. Она помогала кормить свинью, сыпала кукурузные зерна курам и индюшкам, рвала люцерну для кроликов и готовила пойло для теленка В этом доме Батистина чувствовала себя спокойно, счастливо и безмятежно. Она слушала рассказы Вальмира и его матушки об их бегстве из Акадии. Новая Франция уже обзавелась своей печальной историей.

Батистина с интересом узнала, что Акадия была открыта в 1497 году Джоном Кэботом, или, точнее, Джованни Кабото и его сыном Себастьяном. Рассказывая, мадам Доманжо всегда старалась избегать английских имен — звуки этого языка резали ей слух.

— Мы всегда были французами! — с гордостью добавлял Вальмир. Он сообщил Батистине, что вельможные господа Пьер дю Гаст и сеньор де Мон начали колонизацию Акадии в 1614 году по приказу Генриха IV.

— Наши отцы приехали сюда из милой Франции, чтобы вспахать и засеять эти земли для нас… Они работали в жару и в холод, мамзель Жанна, и клянусь вам, что потому-то наша Акадия и расцвела, что они с утра до вечера обрабатывали эту землю, рыхлили ее, холили и лелеяли. А потом, когда пришло время пожинать плоды, явились эти проклятые англичане и согнали нас с наших земель!

Со слезами на глазах Батистина узнала, что в 1713 году по условиям Утрехтского мира великий король[36] окончательно потерял Акадию, предоставив поселенцам самим выпутываться из создавшегося положения и бороться с английскими захватчиками.

— Нас было восемнадцать тысяч добрых католиков, мамзель Жанна, честных и трудолюбивых… и мы отказались присягнуть реформированной церкви… Они назвали Акадию Новой Шотландией — как вы прикажете это понимать? Потом проклятый английский губернатор вздумал запретить нам разговаривать по-французски, дабы речь наша не оскорбляла его тонкий слух… а потом он стал выселять нас — в Массачусетс, в Пенсильванию, в Джорджию… Они поубивали многих мужчин, разлучили множество семейств… И вот, мамзель Жанна, мы, акадийцы, словно охотничьи собаки, взяли след и стали прибиваться к французам… Вместе с маменькой мы шли… шли… мы не боялись ни краснокожих дьяволов, ни диких зверей… по дороге мы потеряли нашего батюшку… он умер у нас на руках… А потом пришли сюда, где живут французы, и здесь нам хорошо… Да ведь и вас, мамзель Жанна, согнали с родного гнезда… Вам тоже пришлось хлебнуть лиха… сами говорили, что потеряли своего братишку. Но если вы решите, мамзель Жанна, то, сами понимаете, вы такая хорошенькая, что я просто устоять не могу… Коли вы пожелаете…

Вальмир Доманжо закончил доить корову. Он приблизился к Батистине. Девушка сидела под зеленеющим дубом. Она подняла голову и взглянула на сильного и красивого юношу. Он стоял перед ней, широко расставив ноги и уперев руки в бедра. Батистина ощутила, как ее охватывает томительное волнение, но постаралась скрыть его. Ее словно магнитом тянуло к этому простому и честному малому. Простодушный акадиец присел перед ней на корточки. Батистина почувствовала, как в горле у нее что-то сжалось. Она страстно хотела прижаться к нему, положить голову на его широкое мужское плечо, вдыхать его мужской запах, смешанный с запахами сена, земли и табака, а потом забыться в его объятиях.

— Мамзель Жанна, уж не плохо ли вам?

Батистина натужно улыбнулась и с трудом сглотнула слюну. Акадиец придвинулся к ней еще ближе. Неожиданно он взял ее за руку.

— Мамзель Жанна, не стоит никуда ходить, вы мне нравитесь, вы такая красивая, да еще ловкая и отважная впридачу, вот я и подумал, почему бы нам вместе не сложить свой очаг… Так что ежели вы согласны выйти за меня замуж, то только скажите, и мы на Пасху сыграем свадьбу, а что до нашей бедности, так я вам обещаю, что и танцы будут непременно, и свадебный ужин.

Молодой крестьянин нежно улыбался. На щеках его выступил едва заметный румянец. Он ждал ответа Батистины. Девушка молчала. Ей было стыдно. Итак, этот мальчик предлагал ей свое имя, свою честь и свою жизнь, тогда как она просто хотела воспользоваться им, как непотребная девка. Батистина упорно глядела в сторону окружавших их со всех сторон полей сахарного тростника. Затем она медленно покачала головой. Ее волосы цвета меда рассыпались по плечам.

— Простите меня, Вальмир… Вы — чудо… если… если бы я была свободна, я бы непременно ответила вам «да», но должна вам признаться: я люблю одного человека… Сама не знаю почему… я не хочу… я пыталась бороться с этим чувством, но оно сильнее меня… Он злой, жестокий, горделивый, тщеславный, ветреный, и… я даже не знаю, любит ли он меня или же просто хочет позабавиться, польстить своему тщеславию… но я должна найти его… Его и своих друзей… таких же беглецов, как и я… Вальмир, я солгала вам… я бежала из тюрьмы… на самом деле меня зовут…

Батистина говорила долго. Впервые она поведала юному акадийцу всю правду о себе. Он не был ни удивлен, ни раздосадован ее рассказом. Вальмир сам прибыл сюда из мира, где воцарились жестокость и несправедливость. На первый взгляд, в их судьбах не было ничего общего, однако по своему характеру вечно бунтующая Батистина в чем-то была очень похожа на юного акадийца.

Воцарилась тишина. Молодые люди долго сидели молча. В стойле замычал теленок, требуя своего ежевечернего пойла. Солнце садилось за горизонт. Вальмир обнял Батистину за плечи и повернул к себе ее лицо.

— Я должна проститься с вами, Вальмир… Мне было хорошо у вас, но мне необходимо вернуться в Новый Орлеан… Только там я могу что-либо узнать о своих друзьях… — умоляюще произнесла Батистина.

Юноша серьезно кивнул головой.

— Ты будешь моей сестрой, Жанна, и останешься ей навеки! Послушай, я не хочу, чтобы ты была несчастна… завтра, когда рассвет отворит свои ворота, мы уйдем вместе… Я скажу маменьке, что поеду в город продавать кукурузу. На самом деле мы поставим парус, выйдем на стремнину, и думаю, что если нам повезет с погодой, то не больше, чем через неделю, мы доплывем до города!

Батистина широко раскрыла глаза от удивления. Откуда этот морской жаргон? Она непонимающе озиралась вокруг: повсюду, куда хватало глаз, расстилались пастбища и плантации сахарного тростника.

— Но, Вальмир… Миссисипи далеко отсюда… Где же мы сможем сесть в лодку?

Акадиец озадаченно взирал на Батистину. Неожиданно он весело рассмеялся.

— О, Жанна, для нас в Акадии поставить парус — значит уехать… выйти на стремнину — пересечь прерию и, конечно, поля… ведь, когда дует ветер, они волнуются, словно море… плыть — значит идти… Ах, сразу видно, что ты жила в городе, моя красавица… Бедная моя красавица… Нет, я не хочу, чтобы в твоих глазках светилась печаль… Теперь у тебя будет брат, ты больше не одинока… Ты меня поняла?

Вальмир Доманжо нежно привлек Батистину к себе. Эта ласка согрела ее. Она поднялась на цыпочки и обвила руками шею юного акадийца.

— Да, Вальмир… я поняла… О! Вальмир… как я люблю вас!

С этими словами она поцеловала юношу в щеку. Он вздрогнул и мгновенно залился краской. Потом он почти что с силой оторвал от себя руки Батистины.

— Э, не надо… не надо ничего такого, Жанна… Я просто хочу проводить тебя, а потом — прощай, моя голубка! Но не искушай меня!

И молодой крестьянин большими шагами заспешил к дому.

На рассвете следующего дня Батистина и Вальмир простились с мадам Доманжо. Добродушная акадийка нисколько не ворчала, узнав, что ее сын собирается сопровождать девушку. Молодые люди отправились в дорогу, ведя на поводу мула, груженого кукурузными початками. Первый день путешествия прошел очень хорошо. Батистина была весела, как молодой козленок. Еще немного, и она была готова поверить, что путешествует по лесам родной провинции Иль-де-Франс в сопровождении товарища своих детских игр. Вальмир делал все: выбирал дорогу, погонял мула, готовил пищу и устраивал ночлег. С Батистиной он обращался нежно и в то же время грубовато.

— О, Вальмир! Посмотри, какое небо! Все в звездах. Когда я была маленькой, мне всегда хотелось добраться до звезды и сорвать ее, — вздыхала Батистина.

Она лежала, растянувшись на одеяле. Днем основательно припекало, и воздух успел прогреться. Совсем скоро в Луизиане наступит лето, жаркое, с неумолимым обжигающим солнцем. От отогревшейся земли поднимался пар и быстро таял в еще влажном воздухе. Ветер ласкал зазеленевшие ветви дубов. Вальмир устроился в нескольких футах от Батистины. Укладываясь на ночь, он упорно поворачивался к ней спиной; подобная сдержанность и непорочность раздражала Батистину; ее молодая кровь бурлила. Повинуясь поистине адскому желанию, она решила разрушить оборонительные сооружения молодого человека. Вальмир вел с ней себя со снисходительностью старшего товарища, а такое поведение не только не удовлетворяло ее, но, скорее, даже раздражало. Тело ее горело от неутоленного желания. Она все еще отказывалась признаться в этом, однако, было ясно, что оно жаждет ласки. Бесшумно, словно змейка, Батистина незаметно подползла к Вальмиру. Он не шевелился. Ей было стыдно, и она принялась тихонько всхлипывать. В это время рука ее уверенными движениями начала ласкать затылок юноши. Будто ужаленный, он мгновенно развернулся к ней. Батистина думала, что он заговорит с ней, начнет ее утешать. Однако ничего подобного не произошло. Охваченный любовным порывом, Вальмир бросился на нее. С таким внезапным натиском Батистина сталкивалась всего лишь раз, когда во время памятной штормовой ночи внезапно оказалась в объятиях Флориса. Вальмир сжал ее в объятиях, его загрубевшие руки ласково заскользили по ее телу, и у нее не осталось никаких сомнений в чувственной природе его желания.